Теперь в глуши полей, поклонник мирных граций, В деревне дедовской под тению акаций, От шума удален, он любит в летний зной Вкушать наедине прохладу и покой, Степенных классиков все боле любит чтенье И дружеских бесед умеренные пренья, Прогулки к мельнице иль к полному гумну, Блеяние стадов, лесную тишину, Сокровища своей картинной галереи И мудрой роскоши полезные затеи, И . . . . . . . . . . . И . . . . . . . . . . . [А осенью глухой, усевшись у камина, Велит себе принесть он дедовские вина, И старый эскулап, друг дома и знаток, Бутылки пыльной с ним оценивает ток.] [Блажен . . . . . . . . . Кто, просвещением себя не охладив, Умел остепенить страстей своих порыв И кто от оргии неистовой и шумной Мог впору отойти, достойный и разумный. Кто, верен и душе, и светлому уму, Идет, не торопясь, к закату своему.] Блажен, кто с оргии, неистовой и шумной, Уходит впору прочь, достойный и разумный, Кто, мужеством врагов упорных победив, Умеет торжества удерживать порыв. Блажен, кто каждый час готов к судьбы ударам, Кто в суете пустой не тратит силы даром, Кто, верный до конца спокойному уму, Идет, не торопясь, к закату своему. . . . . . . . . . . . . Так в цирке правящий квадригою возница, Соперников в пыли оставя за собой, Умеривает бег звенящей колесницы И вожжи коротит искусною рукой. И кони мощные, прощаяся с ареной, Обходят вкруг нее, слегка покрыты пеной.