Там мне кричат издалека, Что нос мой — длинный, взор — суровый, Что я похож на паука И страшен мой костыль дубовый, Что мне не избежать судьбы, Что злость в моем потухшем взгляде, Что безобразные торбы Торчат и спереди, и сзади… Так глухо надо мной в дупло Постукивает дятел пестрый… Глаза — как ночь; как воск — чело; На сердце — яд отравы острый; Угрозою кривится рот; В ресницах стекленеют слезы… С зарей проносится и гнет Едва зеленые березы Едва запевший ветерок И кружится на перекрестках, И плещется там мотылек На кружевных, сребристых блестках В косматых лапах паука; Моя дрожащая рука Протянется и рвет тенета… В душе — весенняя тоска: Душа припоминает что-то. Подглядываю в мягких мхах, Весь в лиственном, в прозрачном пухе, Ребенок в голубых цветах Там крылья обрывает мухе, — И тянется к нему костыль, И вскрикивает он невольно, И в зацветающую пыль Спасается — мне стыдно, больно — Спасается, в кулак свистя, И забирается в валежник. Я вновь один. Срываю я Мой нежный, голубой подснежник, — А вслед летят издалека Трусливые и злые речи, Что я похож на паука И что костыль мне вздернул плечи, Что тихая моя жена, Потупившись, им рассказала, Когда над цветником она, Безропотная, умирала, Как в мраке неживом, ночном Над старым мужем — пауком — Там плакала в опочивальне, Как изнывала день за днем, Как становилась всё печальней; — Как безобразные горбы С ней на постель ложились рядом, Как, не снеся своей судьбы, Утаивала склянку с ядом, И вот… Так медленно бреду. Трещат и пикают стрекозы Хрустальные — там, на пруду. В ресницах стекленеют слезы; Душа потрясена моя. Похрустывает в ночь валежник. Я вновь один. Срываю я Цветок единственный, подснежник.