М.А. Эртелю Сквозь зелень воздушность одела их пологом солнечных пятен. Старушка несмело шепнула: «День зноен, приятен…» Девица клубнику варила средь летнего жара. Их лица омыло струею душистого пара. В морщинах у старой змеилась как будто усмешка… В жаровне искрилась, дымя, головешка. Зефир пролетел тиховейный… Кудрявенький мальчик в пикейной матроске к лазури протягивал пальчик: «Куда полетела со стен ты, зеленая мушка?» Чепца серебристого ленты, вспотев, распускала старушка. Чирикнула птица. В порыве бескрылом девица грустила о милом. Тяжелые косы, томясь, через плечи она перекинула разом. Звенящие, желтые осы кружились над стынущим тазом. Девица за ласточкой вольной следила завистливым оком, грустила невольно о том, что разлучены роком. Вдруг что-то ей щечку ужалило больно — она зарыдала, сорвавши передник… И щечка распухла. Варенье убрали на ледник, жаровня потухла. Диск солнца пропал над лесною опушкой, ребенка лучом искрометным целуя. Ребенок гонялся за мушкой средь кашек. Метался, танцуя, над ним столб букашек. И вот дуновенье струило прохладу волною. Тоскливое пенье звучало из тихого саду. С распухшей щекою бродила мечтательно дева. Вдали над ложбиной — печальный, печальный — туман поднимался к нам призраком длинным. Из птичьего зева забил над куртиной фонтанчик хрустальный, пронизанный златом рубинным. Средь розовых шапок левкоя старушка тонула забытым мечтаньем. И липы былое почтили вздыханьем. Шептала старушка: «Как вечер приятен!» И вот одевала заря ее пологом огненных пятен.