Будто всем, что видит глаз, До крапивы подзаборной, Перед тем за миг пилась Сладость радуги нагорной. Будто оттого синель Из буфета выгнать нечем, Что в слезах висел туннель И на поезде ушедшем. В час его прохода столь На песке перронном людно, Что глядеть с площадок боль, Как на блеск глазури блюдной. Ад кромешный! К одному Гибель солнц, стальных вдобавок, Смотрит с темечек в дыму Кружев, гребней и булавок. Плюют семечки, топча Мух, глотают чай, судача, В зале, льющем сообща С зноем неба свой в придачу. А меж тем, наперекор Черным каплям пота в скопе, Этой станции средь гор Не к лицу названье «Копи». Пусть нельзя сильнее сжать (Горы. Говор. Инородцы), Но и в жар она — свежа, Будто только от колодца. Будто всем, что видит глаз, До крапивы подзаборной, Перед тем за миг пилась Сладость радуги нагорной. Что ж вдыхает красоту В мленье этих скул и личек? — Мысль, что кажутся Хребту Горкой крашеных яичек. Это шеломит до слез, Обдает холодной смутой, Веет, ударяет в нос, Снится, чудится кому-то. Кто крестил леса и дал Им удушливое имя? Кто весь край предугадал, Встарь пугавши финна ими? Уголь эху завещал: Быть Уралом диким соснам. Уголь дал и уголь взял. Уголь, уголь был их крестным, Целиком пошли в отца Реки и клыки ущелий, Черной бурею лица, Клиньями столетних елей.