Пускай ничей их не видит взгляд, Но, как на вершине горной, На крыше моей день и ночь стоят Два аиста: белый и черный. Когда загорюсь я, когда кругом Смеется иль жарит громом, Белый аист, взмахнув крылом, Как парус, косым накренясь углом, Чертит круги над домом. И все тут до перышка — это я: Победы и пораженья, Стихи мои — боль и любовь моя, Радости и волненья. Когда же в тоске, как гренландский лед, Сердце скует и душит, Черный аист слегка вздохнет, Черный аист крылом качнет И долго над домом кружит. Ну что ж, это тоже, пожалуй, я: Обманутых чувств миражи, Чьи-то измены, беда моя, Полночь, чернее сажи… А разлетится беда, как пыль, Схлынет тоски удушье, И тут подкрадется полнейший штиль — Серое равнодушье. Тогда наверху, затуманя взгляд И крылья сложив покорно, Понуро нахохлятся, будто спят, Два аиста-белый и черный. Но если хозяин — всегда боец, Он снова пойдет на кручи, И вновь, как грядущих побед гонец, Белый рванется к тучам. Вот так, то один, то другой взлетит. А дело уже скоро к ночи… Хозяин не очень себя щадит. И сердце — чем жарче оно стучит, Тем время его короче. И будет когда-то число одно, Когда, невидимый глазу, Черный вдруг глянет темным-темно, Медленно спустится на окно И клюнет в стекло три раза. Перо покатится на паркет, Лампа мигнет тревогой, И все. И хозяина больше нет! Ушел он за черною птицей вслед Последней своей дорогой. Ушел в неразгаданные края, Чтоб больше не возвращаться… И все-таки верю: второе я — Песни мои и любовь моя Людям еще сгодятся. И долго еще, отрицая смерть, Книжек моих страницы, Чтоб верить, чтоб в жизни светло гореть, Будут вам дружески шелестеть Крыльями белой птицы…