Когда друзья становятся начальством, Меня порой охватывает грусть. Я, словно мать, за маленьких страшусь: Вдруг схватят вирус спеси или чванства! На протяженье собственного века Сто раз я мог вести бы репортаж: Вот славный парень, скромный, в общем, наш: А сделали начальством, и шабаш — Был человек, и нету человека! Откуда что вдруг сразу и возьмется, Отныне все кладется на весы: С одними льстив, к другим не обернется, Как говорит, как царственно смеется! Визит, банкет, приемные часы… И я почти физически страдаю, Коль друг мой зла не в силах превозмочь. Он все дубеет, чванством обрастая, И, видя, как он счастлив, я не знаю, Ну чем ему, несчастному, помочь?! И как ему, бедняге, втолковать, Что вес его и все его значенье Лишь в стенах своего учрежденья, А за дверьми его и не видать? Ведь стоит только выйти из дверей, Как все его величие слетает. Народ-то ведь совсем его не знает, И тут он рядовой среди людей. И это б даже к пользе. Но отныне Ему общенье с миром не грозит: На службе секретарша сторожит, А в городе он катит в лимузине. Я не люблю чинов и должностей. И, оставаясь на земле поэтом, Я все равно волнуюсь за друзей, Чтоб, став начальством, звание людей Не растеряли вдруг по кабинетам, А тем, кто возомнил себя Казбеком, Я нынче тихо говорю: — Постой, Закрой глаза и вспомни, дорогой, Что был же ты хорошим человеком. Звучит-то как: «хороший человек»! Да и друзьями стоит ли швыряться? Чины, увы, даются не навек. И жизнь капризна, как теченье рек, Ни от чего не надо зарекаться. Гай Юлий Цезарь в этом понимал. Его приказ сурово выполнялся — Когда от сна он утром восставал: — Ты смертен, Цезарь! — стражник восклицал, — Ты смертен, Цезарь! — чтоб не зазнавался! Чем не лекарство, милый, против чванства?! А коль не хочешь, так совет прими: В какое б ты ни выходил «начальство», Душой останься все-таки с людьми!