В промозглую и злую непогоду, Когда ложатся под ветрами ниц Кусты с травой. Когда огонь и воду Швыряют с громом тучи с небосвода, Мне жаль всегда до острой боли птиц… На крыши, на леса и на проселки, На горестно поникшие сады, Где нет сухой ни ветки, ни иголки, Летит поток грохочущей воды. Все от стихии прячется в округе: И человек, и зверь, и даже мышь. Укрыт надежно муравей. И лишь Нет ничего у крохотной пичуги. Гнездо? Смешно сказать! Ну разве дом — Три ветки наподобие розетки! И при дожде, ей-богу, в доме том Ничуть не суше, чем на всякой ветке! Они к птенцам всей грудкой прижимаются, Малюсенькие, легкие, как дым, И от дождя и стужи заслоняются Лишь перьями да мужеством своим. И как представить даже, что они Из райских мест, сквозь бури и метели, Семь тысяч верст и ночи все, и дни Сюда, домой, отчаянно летели! Зачем такие силы были отданы? Ведь в тех краях — ни холода, ни зла, И пищи всласть, и света, и тепла, Да, там есть все на свете… кроме родины… Суть в том, без громких слов и укоризны, Что, все порой исчерпав до конца, Их маленькие, честные сердца Отчизну почитают выше жизни. Грохочет бурей за окошком ночь, Под ветром воду скручивая туго, И что бы я не отдал, чтоб помочь Всем этим смелым крохотным пичугам! Но тьма уйдет, как злобная старуха, Куда-то в черный и далекий лес, И сгинет гром, поварчивая глухо, А солнце брызнет золотом с небес. И вот, казалось, еле уцелев, В своих душонках маленьких пичуги Хранят не страх, не горечь и не гнев, А радость, словно сеятель посев, Как искры звонко сыплют по округе! Да, после злой ревущей черноты, Когда живым-то мудрено остаться, Потокам этой светлой доброты И голосам хрустальной чистоты, Наверно, можно только удивляться! Гремит, звенит жизнелюбивый гам! И, может быть, у этой крохи-птицы Порой каким-то стоящим вещам Большим и очень сильным существам Не так уж плохо было б поучиться…