Его убийца хладнокровно Навел удар. Спасенья нет. Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет… …Но есть и божий суд, наперсники разврата… М.Ю. Лермонтов Я тысячи раз те слова читал, В отчаяньи гневной кипя душою. И автор их сердце мое сжигал Каждою яростною строкою. Да, были соратники, были друзья, Страдали, гневались, возмущались, И все-таки, все-таки, думал я: Ну почему, всей душой горя, На большее все же они не решались? Пассивно гневались на злодея Апухтин, Вяземский и Белинский, А рядом Языков и Баратынский Печалились, шагу шагнуть не смея. О нет, я, конечно, не осуждаю, И вправе ль мы классиков осуждать?! Я просто взволнованно размышляю, Чтоб как-то осмыслить все и понять. И вот, сквозь столетий седую тьму Я жажду постичь их терпенья меру И главное, главное: почему Решенье не врезалось никому — Сурово швырнуть подлеца к барьеру?! И, кинув все бренное на весы, От мести святой замирая сладко, В надменно закрученные усы Со злою усмешкой швырнуть перчатку! И позже, и позже, вдали от Невы, Опять не нашлось смельчака ни единого, И пули в тупую башку Мартынова Никто ведь потом не всадил, увы! Конечно, поэт не воскрес бы вновь, И все-таки сердце б не так сжималоь, И вышло бы, может быть, кровь за кровь, И наше возмездие состоялось! Свершайся, свершайся же, суд над злом! Да так, чтоб подлец побелел от дрожи! Суд божий прекрасен, но он — потом. И все же людской, человечий гром При жизни пускай существует тоже!