Сквозь звёздный звон, сквозь истины и ложь, Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь Мне кажется, что ты ещё придёшь И тихо-тихо постучишься в дверь… На нашем, на знакомом этаже, Где ты навек впечаталась в рассвет, Где ты живёшь и не живёшь уже И где, как песня, ты и есть, и нет. А то вдруг мниться начинает мне, Что телефон однажды позвонит И голос твой, как в нереальном сне, Встряхнув, всю душу разом опалит. И если ты вдруг ступишь на порог, Клянусь, что ты любою можешь быть! Я жду. Ни саван, ни суровый рок, И никакой ни ужас и ни шок Меня уже не смогут устрашить! Да есть ли в жизни что-нибудь страшней И что-нибудь чудовищнее в мире, Чем средь знакомых книжек и вещей, Застыв душой, без близких и друзей, Бродить ночами по пустой квартире… Но самая мучительная тень Легла на целый мир без сожаленья В тот календарный первый летний день, В тот памятный день твоего рожденья… Да, в этот день, ты помнишь? Каждый год В застолье шумном с искренней любовью Твой самый-самый преданный народ Пил вдохновенно за твоё здоровье! И вдруг — обрыв! Как ужас, как провал! И ты уже — иная, неземная… Как я сумел? Как выжил? Устоял? Я и теперь никак не понимаю… И мог ли я представить хоть на миг, Что будет он безудержно жестоким, Твой день. Холодным, жутко одиноким, Почти как ужас, как безмолвный крик… Что вместо тостов, праздника и счастья, Где все добры, хмельны и хороши, — Холодное, дождливое ненастье, И в доме тихо-тихо… Ни души. И все, кто поздравляли и шутили, Бурля, как полноводная река, Вдруг как бы растворились, позабыли, Ни звука, ни визита, ни звонка… Однако было всё же исключенье: Звонок. Приятель сквозь холодный мрак. Нет, не зашёл, а вспомнил о рожденье, И — с облегченьем — трубку на рычаг. И снова мрак когтит, как злая птица, А боль — ни шевельнуться, ни вздохнуть! И чем шагами мерить эту жуть, Уж лучше сразу к чёрту провалиться! Луна, как бы шагнув из-за угла, Глядит сквозь стёкла с невесёлой думкой, Как человек, сутулясь у стола, Дрожа губами, чокается с рюмкой… Да, было так, хоть вой, хоть не дыши! Твой образ… Без телесности и речи… И… никого… ни звука, ни души… Лишь ты, да я, да боль нечеловечья… И снова дождь колючею стеной, Как будто бы безжалостно штрихуя Всё, чем живу я в мире, что люблю я, И всё, что было исстари со мной… Ты помнишь ли в былом — за залом зал… Аншлаги! Мир, заваленный цветами, А в центре — мы. И счастье рядом с нами! И бьющийся ввысь восторженный накал! А что ещё? Да всё на свете было! Мы бурно жили, споря и любя, И всё ж, признайся, ты меня любила Не так, как я — стосердно и стокрыло, Не так, как я, без памяти, тебя! Но вот и ночь, и грозовая дрожь Ушли, у грома растворяясь в пасти… Смешав в клубок и истину, и ложь, Победы, боль, страдания и счастье… А впрочем, что я, право, говорю! Куда, к чертям, исчезнут эти муки?! Твой голос, и лицо твое, и руки… Стократ горя, я век не отгорю! И пусть летят за днями дни вослед, Им не избыть того, что вечно живо. Всех тридцать шесть невероятных лет, Мучительных и яростно-счастливых! Когда в ночи позванивает дождь Сквозь песню встреч и сквозь ветра потерь, Мне кажется, что ты ещё придёшь И тихо-тихо постучишься в дверь… Не знаю, что разрушим, что найдём? И что прощу и что я не прощу? Но знаю, что назад не отпущу. Иль вместе здесь, или туда вдвоём! Но Мефистофель в стенке за стеклом Как будто ожил в облике чугонном, И, глянув вниз темно и многодумно, Чуть усмехнулся тонгогубым ртом: «Пойми, коль чудо даже и случится, Я всё ж скажу, печали не тая, Что если в дверь она и постучится, То кто, скажи мне, сможет поручиться, Что дверь та будет именно твоя?..»