Учебно-егерский пункт в Мытищах, В еловой роще, не виден глазу. И все же долго его не ищут. Едва лишь спросишь — покажут сразу. Еще бы! Ведь там не тихие пташки, Тут место веселое, даже слишком. Здесь травят собак на косматого мишку И на лису — глазастого Яшку. Их кормят и держат отнюдь не зря, На них тренируют охотничьих псов, Они, как здесь острят егеря, «Учебные шкуры» для их зубов! Ночь для Яшки всего дороже: В сарае тихо, покой и жизнь… Он может вздремнуть, подкрепиться может, Он знает, что ночью не потревожат, А солнце встанет — тогда держись! Егерь лапищей Яшку сгребет И вынесет на заре из сарая, Туда, где толпа возбужденно ждет И рвутся собаки, визжа и лая. Брошенный в нору, Яшка сжимается. Слыша, как рядом, у двух ракит, Лайки, рыча, на медведя кидаются, А он, сопя, от них отбивается И только цепью своей гремит. И все же, все же ему, косолапому, Полегче. Ведь — силища… Отмахнется… Яшка в глину уперся лапами И весь подобрался: сейчас начнется. И впрямь: уж галдят, окружая нору, Мужчины и дамы в плащах и шляпах, Дети при мамах, дети при папах, А с ними, лисий учуя запах, Фоксы и таксы — рычащей сворой. Лихие «охотники» и «охотницы», Ружья-то в руках не державшие даже, О песьем дипломе сейчас заботятся, Орут и азартно зонтами машут. Интеллигентные вроде люди! Ну где же облик ваш человечий? — Поставят «четверку», — слышатся речи, — Если пес лису покалечит. — А если задушит, «пятерка» будет! Двадцать собак и хозяев двадцать Рвутся в азарте и дышат тяжко. И все они, все они — двадцать и двадцать На одного небольшого Яшку! Собаки? Собаки не виноваты! Здесь люди… А впрочем, какие люди?! И Яшка стоит, как стоят солдаты, Он знает, пощады не жди. Не будет! Одна за другой вползают собаки, Одна за другой, одна за другой… И Яшка катается с ними в драке, Израненный, вновь встречает атаки И бьется отчаянно, как герой! А сверху, через стеклянную крышу, — Десятки пылающих лиц и глаз, Как в Древнем Риме, страстями дышат: — Грызи, Меркурий! Смелее! Фас! Ну, кажется, все… Доконали вроде!.. И тут звенящий мальчиший крик: — Не смейте! Хватит! Назад, уроды! — И хохот: — Видать, сробел ученик! Егерь Яшкину шею потрогал, Смыл кровь… — Вроде дышит еще — молодец! Предшественник твой протянул немного. Ты дольше послужишь. Живуч, стервец! День помутневший в овраг сползает, Небо зажглось светляками ночными, Они надо всеми равно сияют, Над добрыми душами и над злыми… Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда, Где в старом сарае, при егерском доме, Маленький Яшка спит на соломе, Весь в шрамах от носа и до хвоста. Ночь для Яшки всего дороже: Он может двигаться, есть, дремать, Он знает, что ночью не потревожат, А утро придет, не прийти не может, Но лучше про утро не вспоминать! Все будет снова — и лай и топот, И деться некуда — стой! Дерись! Пока однажды под свист и гогот Не оборвется Яшкина жизнь. Сейчас он дремлет, глуша тоску… Он — зверь. А звери не просят пощады… Я знаю: браниться нельзя, не надо, Но тут, хоть режьте меня, не могу! И тем, кто забыл гуманность людей, Кричу я, исполненный острой горечи: — Довольно калечить души детей! Не смейте мучить животных, сволочи!