Вершины Альп… Целая цепь крутых уступов… Самая сердцевина гор. Над горами бледно-зеленое, светлое, немое небо. Сильный, жесткий мороз; твердый, искристый снег; из-под снегу торчат суровые глыбы обледенелых, обветренных скал. Две громады, два великана вздымаются по обеим сторонам небосклона: Юнгфрау и Финстерааргорн. И говорит Юнгфрау соседу: — Что скажешь нового? Тебе видней. Что там внизу? Проходят несколько тысяч лет — одна минута. И грохочет в ответ Финстерааргорн: — Сплошные облака застилают землю… Погоди! Проходят еще тысячелетия — одна минута. — Ну, а теперь? — спрашивает Юнгфрау. — Теперь вижу; там внизу всё то же: пестро, мелко. Воды синеют; чернеют леса; сереют груды скученных камней. Около них всё еще копошатся козявки, знаешь, те двуножки, что еще ни разу не могли осквернить ни тебя, ни меня. — Люди? — Да; люди. Проходят тысячи лет — одна минута. — Ну, а теперь? — спрашивает Юнгфрау. — Как будто меньше видать козявок, — гремит Финстерааргорн. — Яснее стало внизу; сузились воды; поредели леса. Прошли ещё тысячи лет — одна минута. — Что ты видишь? — говорит Юнгфрау. — Около нас, вблизи, словно прочистилось, — отвечает Финстерааргорн, — ну, а там, вдали, по долинам есть еще пятна и шевелится что-то. — А теперь? — спрашивает Юнгфрау, спустя другие тысячи лет — одну минуту. — Теперь хорошо, — отвечает Финстерааргорн, — опрятно стало везде, бело совсем, куда ни глянь… Везде наш снег, ровный снег и лед. Застыло всё. Хорошо теперь, спокойно. — Хорошо, — промолвила Юнгфрау. — Однако довольно мы с тобой поболтали, старик. Пора вздремнуть. — Пора. Спят громадные горы; спит зеленое светлое небо над навсегда замолкшей землей.