Старик угрюмо вглядывался в лица И выжидал, покуда стихнет гам… О, еженощный тот самоубийца Над чёрной бездной оркестровых ям! Минута стариковского позёрства- Она порой бодрит сильней вина… Как жидкая варшавская позёмка Над черепом взметнулась седина. И белые взволнованные руки Взошли во тьме, таинственно светясь, И не было пронзительнее муки, Чем та, что станет музыкой сейчас… И опасаясь звуком или словом Тот трепет обратить в немой испуг, Оркестр заворожённым птицеловом Следил за каждым взмахом дивных рук. Концертный зал вдруг стал велик и светел И собственные стены перешёл, И потому не сразу кто заметил, Когда и как скончался дирижёр. И замерли смутившиеся звуки, Когда над мёртвым телом, сползшим в зал, В агонии безумствовали руки, Пытаясь дирижировать финал.