Поэма началась в груди, грудь разорвать грозя. Теперь её, как ни крути, не написать нельзя. Я ею бредил по ночам, берёг её, как жизнь. Я на руках её качал и повторял: — Пишись! Пишись! — я требовал, но мне ответил ворох строк: — Постой! А был ли ты в огне? Месил ли пыль дорог? Встречал ли ты в атаке смерть? Привык ли ты дерзать? И так ли знаешь жизнь, чтоб сметь о ней другим сказать?.. — Сердце, а что я знаю? Ты подскажи мне тихо. Знаю, что на Алтае было село Косиха. Было село — я знаю — крошечного значенья… В речке вода парная после грозы вечерней… Сердце, а что я помню? Лес голубой стеною. Помню — уходят кони через село в ночное. Помню ещё я: мама на руки поднимала… Сердце, но это ж мало! Это же очень мало! Возле глухой ограды чуть шелестит отава… Сердце, а может, правда, я не имею права? Пусть, затихая, песня будет на жизнь в обиде — что расскажу я, если так ещё мало видел. Если мир перед глазами был на диво мал… Мы о нём узнали сами и из сказок мам. Нам о нём твердили в школе: чуть ли не с шести мы учили, что такое дальние пути, что такое гнев и жалость, что такое честь… Мы учились. Нам казалось: это жизнь и есть. Мы учились, а вглядеться — окажусь я неучем, потому что, кроме детства, и сказать-то не о чем. Вновь иди, слова ищи за семью широтами… Вышли в жизнь товарищи слишком желторотыми. Вышли в жизнь романтики, ум у книг занявшие, кроме математики сложностей не знавшие. …Впервые взаправду дорога качала, впервые мечты повели за собою, впервые любовь подсказала начало поэмы, которая стала судьбою. Сквозные вокзалы и запахи дыма, гудков паровозных протяжная медь, слова, что я говорил любимой, мне приказали сметь. 1 Протянуло солнце нити, солнце бьёт прохожим в лица. Я прошу вас: объясните, что на улицах творится? Что же это? Как же это? Это я или не я? Жмурясь весело от света, ходят люди пьяные. Ходят, очень неумело землю пробуя шагами. Кто-то с крыш просыпал мелочь, и она звенит о камни, разбивается на части. Стены от капели мокнут. Люди ходят и от счастья ничего сказать не могут. Блещет вымытыми стёклами мир — сплошная новизна. В мире наступила тёплая, настоящая весна… А если к весне прибавить письмо, а если в письме написать: «твоя», то кто б из вас выдержать это смог? Не выдержал это и я. И вот — вагон! Летящая тьма. Бессонная ночь, перестук колёс. Полсуток дороги — и ты сама, почти задохнувшаяся от слёз, от майского ветра… Лентой прямой — улица. Площадь. Обычный дом. Твой голос: «Вот здесь я живу…» И мой: «Может, к тебе — потом?..» Но ты, подыскивая слова, шепчешь, что нам всё равно по пути, что мама обидится, что сперва надо сюда зайти. И умоляющие глаза: «Прошу… Ну, буквально, на полчаса!» 2 Мою фигуру окинув косо, откуда-то сбоку выплыла дама. И я, как сквозь сон, услыхал: — Знакомься! Это мама… И мама, довольную мину сделав, руку протягивая, загудела, что очень приятно, что очень ждали, что очень тронуты и так далее… И я продолжаю знакомиться с кем-то: с троюродной тёткой, с каким-то соседом, с папашей… А в комнате, как по паркету, течёт предобеденная беседа… Беседа велась филигранно тонко. Беседа текла до предела тонно. По правилам самого доброго тона гостей угощали антоновкой. Гости брали. Гости хвалили. Гости чинно благодарили… …Спрашивает мама об одном и том же. Говорит, что прямо я ответить должен. Требует ответа, радость излучая: — Правда, что поэты много получают? — Я молчу вначале, недоумевая, и, пожав плечами, говорю: — Бывает… А дальше — тосты и слова, понятные немногим. А дальше — у стола едва не подгибались ноги, картинно лежали колбасные диски, слезилось весеннее чудо — редиска, тугие, пупырчатые огурчики лежали, млея, в зелёной кучке. А рядом — по виду неделю не спавший, водицы болотной тише — минут через десять лежал папаша, изрядненько днём хвативший. Он мирно похрапывал в такт речам, а кроме, несколько раз, когда тормошили, «ура» кричал, не открывая глаз. Потом он встал, поплыл к окну и, сдержанно икнув, стал открывать с опаскою «Советское шампанское». Мне наливают первому под трубные громы марша, и вновь бутылку белого несёт на стол мамаша. Глаза утирает платочком и начинает тут же: — Мы отдаём вам дочку. Будьте ей добрым мужем! — Потом, толкнув супруга в бок (чтоб он заплакал тоже), свои слова итожит: — Пусть вам поможет бог! — Бокал мой почти не бывает пуст… А папа, набрав винограда в горсть, встаёт и пьяно бормочет: — Пусть что-нибудь скажет гость. Назвался груздем — значит держись… Я поднимаюсь с места и предлагаю выпить: — За жизнь! — А тётка подсказывает: — За совместную… — Перекричать стараюсь зря — со всех сторон на все лады довольная родня «уря» вопит и пьёт «за молодых». «Молодые» — это мы с тобою. Что ж, родная, вроде по спектаклю надо встать с улыбкою тупою, выпить и раскланяться. Не так ли? Если делать всё почти так, как в представлении, надо к маме подойти под благословение. Надо под овации, закусивши кое-как, нам поцеловаться, если крикнут: «Го-о-орька-а!..» …Довольно! Ты знаешь, становится жутко. Зачем ты не скажешь, что всё это шутка? Чего ж ты сидишь, улыбаясь устало, как будто уже ничего не осталось. 3 Скажи, что — да! Что — не права! Любовь зови на помощь. Остались в памяти слова, осталось слово «помнишь». Помнишь… А что ты помнишь? (Вслушайся хоть немного.) Помнишь: снежная полночь. Медленная дорога. Холодно. Кажется даже, будто около — полюс… Город одноэтажный дремлет в снегу по пояс. Улицы неживые сумрачны и тихи. Помнишь, тебе впервые я прочитал стихи? Снег летел и кружился. Он тихо садился на ветви, на застывшую землю, на зябнущие дома… Я о ветре читал, о весеннем, ликующем ветре, о звенящих ручьях, о капелях, сводящих с ума! Снег садился и таял, по капле стекая со щёк. Я о счастье читал, и дорога мне сказкой казалась! А оно, это счастье, шло рядом и улыбалось. И молчало. И лишь иногда повторяло: — Ещё. — Помнишь, как мы ждали лета молодого? Помнишь, мы мечтали выбежать из дома? По ручьям журчащим зашагают ноги, заберутся в чащу хитрые дороги, там, где лес наполнен сказками да байками, там, где в жаркий полдень мох как будто байковый, там, где спят озёра возле просек мглистых. Росы, будто зёрна, по утрам на листьях. Смоляные дали. Сказочное лето… Помнишь, как мечтали мы об этом? А письма? Их ты позабудешь разве? Назло дождям, назло крутым метелям, хранимые работниками связи, сквозь расстояния они летели. Какие это были письма, милая! Они любовь на крыльях приносили. Я их читал и делался красивей! Они мне сердце наполняли силою, такой, что завидовали друзья, такой, что горы сметёт с пути… Слово только скажи, и я пройду, где не сможет никто пройти! В схватке отчаянной не подведу. Как бы меня ни крутила мгла, буду всегда я в первом ряду, чтобы гордиться ты мной могла! Голод стерплю. Холод стерплю. Песни радостные сложу. Песни, в которых я расскажу, как я тебя люблю. Как бы мне ни было тяжело, выдержу я, выстою я… Но что же сегодня произошло, маленькая моя? 4 Так что же получается?.. Несут блины. Пирушка не кончается, хоть все пьяны… Расхваливая яблоки, мамаша на меня смотрела, как на ярмарке глазеют на коня, в ухмылочке кривила рот и, оглядев до точки, прикидывала вновь: «Сойдёт за муженька для дочки». Восторженные гости шушукались о чём-то. Я мог бы очень просто всё это бросить к чёрту, я мог бы хлопнуть дверью, оставив где-то там и смех, и недоверие, и говорливых дам, на что-то намекающих то жестами, то глазками. Я б мог наверняка ещё сказать им пару ласковых! Таких, чтоб мама охнула, таких, чтоб стёкла тенькнули… Но ты сидела около. Не где-то. Не за стенкою. …Почему молчишь ты так? Ты ведь рядом. Ты — со мной. Почему киваешь в такт сплетнице очередной? Или, может быть, ты права, или такая же, как они? Или… Попридержи слова, парень. С выводом повремени! Погоди! И я смолчал с трудом. Погоди! И я уже сижу. Хорошо. Посмотрим, что — потом. Я согласен. Ладно. Погожу… Но, на меня не глядя (как будто не знакома ты), ты шепчешь мне, что дядя достанет скоро комнату. Не просто, не за плату, а так… по блату. Что я измучился, поди, что завтра надо в загс пойти и что мамаша в этом поможет нам советом… А мама подмигивает тебе, как будто хочет сказать: «Так его, доченька. Верно! Теперь его можно запросто взять! Телёнок какой-то, а не мужчина… Дело обтяпано тонко… Действуй, крошечка! Молодчина! Чувствуется подготовка…» Гости встают, улыбаясь пьяно, — всё решено для них, — гости выходят из комнаты, явно нас оставляя одних. Кружится голова слегка. Не разберёшь лица… — Милый, а может, выпьешь пивка? Может, ещё винца? Хочешь? Но я уже у дверей. И, отводя беду: — Нет… я лучше… сейчас уйду… Нет, мне надо скорей… Нет! Я пошёл уже, но сперва… сказать тебе… что-то хочу… — Кружится, кружится голова. Кружится… Я молчу. Всё перепуталось… Правда… Ложь… Надо бежать наутёк… И резкий голос в спину, как нож: — До скорой встречи, зятёк! 5 Сердце, слышишь? Сердце, помоги мне! Помоги мне отыскать потерю. Сердце! Самое святое гибнет! То, чем жил я. То, во что я верил. Оказался очень трудным путь. Помощь не окажут мне врачи… Слышишь, сердце? Слышишь, не молчи! Помоги. Скажи мне что-нибудь… А сердцу что? Стучит оно и не даёт ответа. Немало книг прочитано про это. Задачи сложные не ждут спокойствия души. Они встают и там и тут. И требуют: Реши! Реши! А то тебе — не жить! И время не тяни. Скорей реши! А как решить — не говорят они… Нас вначале не касалась жизни трудная огромность. Нам вначале жизнь казалась очень тихой, очень ровной. Как на кафельные плиты, вышли мы в недавнем прошлом в жизнь, где ставились конфликты только «лучшего» с «хорошим». Мы проверяли это, мы сгоряча спешили, нам давали советы мудрые старожилы. Нам советы давали и, разводя руками, наши мечты называли «розовыми очками». Это не «розовые очки»! Это не «розовые мечты»! Вышли безусые пареньки в мир, где тропы круты! Вышли учиться и побеждать, вышли работать, но, где б они ни были, всё равно будут они мечтать! И по дороге самой крутой, вздыбленной в высоту, будут идти они за мечтой, осуществлять мечту! 6 Я слушать согласен любые укоры. Я мыслями с каждым готов поделиться… Пусто. Кажется: вымер город. И только один старшина милиции стоит на углу, тишину храня, бдительно вглядывается во тьму. И я, торопясь, подхожу к нему и говорю: — Извините меня! Может, не спрашивать было бы проще, но вы понимаете сами: весна… Я был сейчас в доме… в том… через площадь… Там есть одна девушка… — А старшина сурово откашлялся и потом вежливо, но безучастно: — В котором доме вы были? В том? Так это не мой участок. — Но я опять: — Да нет же… Послушайте! Мне одному разобраться сложно… Я вам хочу… — Гражданин, на службе меня отвлекать не положено. Идите проспитесь. — Что ж, и пойду. Но вряд ли поможет это… Иду я по городу и в бреду у мамы прошу совета… — Мама, видишь, на деревьях почки вздрагивают от порывов ветра? Мама, я пошлю тебе по почте сразу десять голубых конвертов. Я устал до головокруженья. Мама, ты, пожалуйста, прости — жить на свете, принимать решенья оказалось очень не простым. Ты не жалела сил, — только бы сын не пил, лишь бы он умным стал, лишь бы не голодал… Мама! Я по горло сыт! Мама, я не буду пить. Только я хочу спросить: как мне быть? Как же это? Что же это? Может, просто я упрямый и забыл твои советы, мама? Мама… Спросить бы! Друзей на помощь позвать бы! Но речь у многих одна: — Чего там думать! Кутнём на свадьбе. Валяй смелей, старина! Не ты последний. Так что не трусь, над чепухою не бейся! — И сразу же сжавшихся пальцев хруст глушит глупая песня: «Заварилась баня, затянула тина. Окрутили парня очень примитивно». 7 Теперь настанут мир и тишина, теперь не скажут люди ничего. Остались только шуточки: «Жена да убоится мужа своего». Но жёны удивятся и к тому ж напомнят нам с улыбкой неземной, что, дескать, в расшифровке слово «муж» — Мужчина, Угнетаемый Женой. Всё так, как надо. Если не спешить, жизнь утрясётся. Всё на место ляжет. Посмотрим на людей и станем жить без глупостей, без выдуманной блажи. Всё как надо. Но уже дамы шутят с вызовом: — С милым рай и в шалаше, если с телевизором. — Я слышал такое. Я знаю такое. И я ни за что не останусь спокойным! Меня прерывают: — А, собственно, кто ты? С чего ты рассказываешь анекдоты? Зарвался? Сатирика корчишь? Не смешно, а скорее — тошно! Ты, приятель, неважно кончишь. Это точно. В вопросах жизни ты круглый ноль. Тебе ли про это строчить?! Поныть захотелось? Пожалуйста, ной! Но что же ты лезешь учить? Ты говоришь, что в сердце — боль. Ты требуешь участья. Давай поговорим с тобой об этом самом счастье. Ты раньше, дурень, сох и чах всё время, а теперь имеешь дом и свой очаг. Чего ж ещё тебе? Добра жена да жирны щи — другого счастья не ищи. Наберись терпения, будь разумным и очень скоро гением станешь (для семьи). Будешь ты для жёнушки песенки мычать и кропать стишоночки в местную печать… Есть решенье мирное сложного вопроса, — понимаешь, милая, можно сделать просто: если сердце теплится, вздор из мыслей выкинем, слюбится — стерпится, поживём — привыкнем. Нарисуем, если нужно, радость на лице. Будем строить очень дружно счасть — и — це! Будет не жизнь, а сплошные улыбки. Ходит на цыпочках жёнушка. Муж жену называет «рыбкой». Мужа жена — «медвежоночком». Рай да и только! И ссориться нечего. Оба взаимно вежливы. Мужа жена развлекает вечером сплетнями самыми свежими. А он, не смыкая опухших век, глухо бубнит ночами: какой хороший он человек и какой негодяй начальник… И всё это будет не просто на месяц. Ты слышишь? Навечно такое дают нам! И всю эту гнусную, тихую мерзость кто-то назвал уютом?! Родная! Неужто и сердце и тело за это ты мне отдала под защиту? Но если ты этого счастья хотела, этого счастья во мне не ищи ты! Мне воздух родины сладок и мил. С великой гордостью думаю я, что здесь я рождён и что этот мир — счастье моё и совесть моя, что я в ответе за всех влюблённых, в ответе за каждый колос пшеницы, в ответе за шелест лесов зелёных, за прочность и силу советской границы, в ответе за запах дымящихся пашен, за каждую мелочь в моей стране… А ты говоришь: устроит папаша тёплую должность мне. А ты говоришь: попадём в историйку, если не будем жить незаметно… Неужто мир для тебя — это только тридцать квадратных метров?! Хочешь, я опять тебе напомню прошлую, особенную осень? Хочешь, эту комнату наполню терпким запахом гудящих сосен? Я тебе напомню наши песни… Помнишь, говорила ты, что скоро мы с тобой в тайгу уедем вместе и построим там чудесный город, город посреди лесов зелёных, город, озарённый ярким светом, город-песню, город для влюблённых?.. Помнишь, как мечтали мы об этом? Помнишь? …А я и сейчас мечтаю, как будем мы вместе — и ты, и я, о том, как ликующим Первомаем пройдёт молодая наша семья, о том, как однажды под небом синим листья к нам в окно постучатся, о том, как мы склонимся над сыном — нашим первенцем, нашим счастьем… Но жить не хочу, о покое мечтая, жить, накапливая добро, жить, пределом счастья считая столовое серебро, буфет, до краёв набитый посудой, нервно звенящей на каждом шагу… Родная, слышишь? Уйдём отсюда! Уйдём! Я здесь дышать не могу! Я тебе напомню про рассветы и про то, как писем ты ждала… Неужели ты забыла это? Неужели ты тогда… лгала? 8 Если так, то надо решить, надо сразу выбрать пути. Я любовь задушу в груди, но останется сердце жить. Сердце! Звонкой струною стань, на предельной ноте сдержись! Слышишь? Биться не перестань: это — лишь начинается жизнь! Пусть пока немало людишек, травки ниже, водицы тише, очень гладких и, между прочим, с виду непогрешимых очень. Не собьёт их вроде и шторм. Мельтешат они там и тут, за уютом портьер и штор очень тихо они живут. В меру подленьки, в меру умны, семеня проторённой дорогою. Им плевать на дела страны, их заботы её не трогают! Им пока ещё горя нет. Их пока ещё носит земля… С кем ты, милая? Дай ответ! До конца, не тая, не юля. Заглушая голос старья, басовито гудками трубя, — слышишь? — это уже не я — правда спрашивает у тебя! Правда тех, чьим трудом страна так прославлена, так сильна, тех, кто в самых дальних краях, незнакомых мне, но родных, эту правду хранит… И я ничего бы не значил без них… Я с тобою резок. Но пусть! Я не ангел и не святой. У меня характер крутой — может, я не раз ошибусь. Я не так богат и деньгу по кубышкам не берегу. Сладкой жизни не предложу. Но тебе я вот что скажу: если только хочешь — решись, если только сможешь — приди! Это будет честная жизнь до последнего стука в груди. Это будет жизнь для людей, это будет пора труда, в ней обходных искать путей не посмею я никогда. Не смогу пройти стороной и солгать хотя б невзначай… С кем ты? С ними или со мной? Слышишь ты? Отвечай!