Дом Шиллера Немцы надышали в крошечном покое. Плотные блондины смотрят сквозь очки. Под стеклом в витринах тлеют на покое Бедные бессмертные клочки. Грязный бюст из гипса белыми очами Гордо и мертво косится на толпу, Стены пропитались вздорными речами — Улица прошла сквозь львиную тропу… Смотрят с каталогом на его перчатки. На стенах — портретов мертвое клише, У окна желтеет жесткою загадкой Гениальный череп из папье-маше. В угловом покое тихо и пустынно (Стаду интересней шиллеровский хлам). Здесь шагал титан по клетке трехаршинной И скользил глазами по углам. Нищенское ложе с рваным одеялом. Ветхих, серых книжек бесполезный ряд. Дряхлые портьеры прахом обветшалым Клочьями над окнами висят. У стены грустят немые клавикорды. Спит рабочий стол с чернильницей пустой. Больше никогда поющие аккорды Не родят мечты свободной и простой… Дочь привратницы с ужасною экземой Ходит следом, улыбаясь, как Пьеро. Над какою новою поэмой Брошено его гусиное перо? Здесь писал и умер Фридрих Шиллер… Я купил открытку и спустился вниз. У входных дверей какой-то толстый Миллер В книгу заносил свой титул и девиз… Дом Гёте Кто здесь жил — камергер, Дон Жуан иль патриций, Антикварий, художник, сухой лаборант? В каждой мелочи — чванство вельможных традиций И огромный, пытливый и зоркий талант. Ордена, письма герцогов, перстни, фигуры, Табакерки, дипломы, печати, часы, Акварели и гипсы, полотна, гравюры, Минералы и колбы, таблицы, весы… Маска Данте, Тарквиний и древние боги, Бюстов герцогов с женами — целый лабаз. Со звездой, и в халате, и в лаврах, и в тоге — Снова Гёте и Гёте — с мешками у глаз. Силуэты изысканно-томных любовниц, Сувениры и письма, сухие цветы — Всё открыто для праздных входящих коровниц До последней интимно-пугливой черты. Вот за стеклами шкафа опять панорама: Шарф, жилеты и туфли, халат и штаны. Где же локон Самсона и череп Адама, Глаз медузы и пух из крыла Сатаны? В кабинете уютно, просторно и просто, Мудрый Гёте сюда убегал от вещей, От приемов, улыбок, приветствий и тостов, От случайных назойливо-цепких клещей. В тесной спаленке кресло, лекарство и чашка. «Больше света!» В ответ, наклонившись к нему, Смерть, смеясь, на глаза положила костяшки И шепнула: «Довольно! Пожалуйте в тьму…» В коридоре я замер в смертельной тревоге — Бледный Пушкин3, как тень, у окна пролетел И вздохнул: «Замечательный домик, ей-богу! В Петербурге такого бы ты не имел». На могилах Гёте и Шиллер на мыле и пряжках, На бутылочных пробках, На сигарных коробках И на подтяжках… Кроме того — на каждом предмете: Их покровители, Тетки, родители, Внуки и дети. Мещане торгуют титанами… От тошных витрин, по гранитным горбам, Пошел переулками странными К великим гробам. Мимо групп фабрично-грустных С сладко-лживыми стишками, Мимо ангелов безвкусных С толсто-ровными руками Шел я быстрыми шагами — И за грядками нарциссов, Между темных кипарисов, Распростерших пыльный креп, Вырос старый, темный склеп. Тишина. Полумрак. В герцогском склепе немец в дворцовой фуражке Сунул мне в руку бумажку И спросил за нее четвертак. «За что?» — «Билет на могилу». Из кармана насилу-насилу Проклятые деньги достала рука! Лакей небрежно махнул на два сундука: «Здесь покоится Гёте, великий писатель,— Венок из чистого золота от франкфуртских женщин. Здесь покоится Шиллер, великий писатель,— Серебряный новый венок от гамбургских женщин. Здесь лежит его светлость Карл-Август с Софией-Луизой, Здесь лежит его светлость Франц-Готтлиб-Фридрих-Вильгельм…» Быть может, было нелепо Бежать из склепа, Но я, не дослушав лакея, сбежал,— Там в склепе открылись дверцы Немецкого сердца: Там был народной славы торговый подвал!