Серьезных лиц густая волосатость И двухпудовые свинцовые слова: «Позитивизм», «идейная предвзятость», «Спецификация», «реальные права»… Жестикулируя, бурля и споря, Киты редакции не видят двух персон: Поэт принес «Ночную песню моря», А беллетрист — «Последний детский сон». Поэт присел на самый кончик стула И кверх ногами развернул журнал, А беллетрист покорно и сутуло У подоконника на чьи-то ноги стал. Обносят чай… Поэт взял два стакана, А беллетрист не взял ни одного. В волнах серьезного табачного тумана Они уже не ищут ничего. Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта Метнул глаза: «Прозаик или нет?» Поэт и сам давно искал ответа: «Судя по галстуку, похоже, что поэт»… Подходит некто в сером, но по моде, И говорит поэту: «Плач земли?..» — «Нет, я вам дал три «Песни о восходе»». И некто отвечает: «Не пошли!» Поэт поник. Поэт исполнен горя: Он думал из «Восходов» сшить штаны! «Вот здесь еще «Ночная песня моря», А здесь — «Дыханье северной весны»». — «Не надо, — отвечает некто в сером: — У нас лежит сто весен и морей». Душа поэта затянулась флером, И розы превратились в сельдерей. «Вам что?» И беллетрист скороговоркой: «Я год назад прислал «Ее любовь»». Ответили, пошаривши в конторке: «Затеряна. Перепишите вновь». — «А вот, не надо ль? — беллетрист запнулся. — Здесь… семь листов — «Последний детский сон»» Но некто в сером круто обернулся — В соседней комнате залаял телефон. Чрез полчаса, придя от телефона, Он, разумеется, беднягу не узнал И, проходя, лишь буркнул раздраженно: «Не принято! Ведь я уже сказал!..» На улице сморкался дождь слюнявый. Смеркалось… Ветер. Тусклый дальний гул. Поэт с «Ночною песней» взял направо, А беллетрист налево повернул. Счастливый случаи скуп и черств, как Плюшкин. Два жемчуга опять на мостовой… Ах, может быть, поэт был новый Пушкин, А беллетрист был новый Лев Толстой?! Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку — Надуй им жабу, тиф и дифтерит! Пускай не продают души в рассрочку, Пускай душа их без штанов парит…