Прабабушка бюрократизма Бульвар. Машина. Сунь пятак — что-то повертится, пошипит гадко. Минуты через две, приблизительно так, из машины вылазит трехкопеечная шоколадка. Бараны! Чего разглазелись кучей?! В магазине и проще, и дешевле, и лучше. Вчерашнее Черт, сын его или евонный брат, расшутившийся  сверх всяких мер, раздул машину в миллиарды крат и расставил по всей РСФСР. С ночи становятся людей тени. Тяжелая — подъемный мост! — скрипит, глотает дверь учреждений извивающийся человечий хвост. Дверь разгорожена. Еще не узка им! Через решетки канцелярских баррикад, вырвав пропуск, идет пропускаемый. Разлилась коридорами человечья река. (Первый шип — первый вой — «С очереди сшиб!» «Осади без трудовой!») — Ищите и обрящете,- пойди и «рящь» ее!- которая «входящая» и которая «исходящая»?! Обрящут через час — другой. На рупь бумаги — совсем мало! — всовывают дрожащей  рукой в пасть входящего журнала. Колесики завертелись. От дамы к даме пошла бумажка, украшаясь номерами. От дам бумажка перекинулась к секретарше. Шесть секретарш от младшей до старшей! До старшей бумажка дошла в обед. Старшая разошлась. Потерялся след. Звезды считать? Сойдешь с ума! Инстанций не считаю — плавай  сама! Бумажка плыла, шевелилась еле. Лениво ворочались машины валы. В карманы тыкалась, совалась в портфели, на полку ставилась, клалась в столы. Под грудой таких же столами коллегий ждала, когда подымут ввысь ее, и вновь под сукном в многомесячной неге дремала в тридцать третьей комиссии. Бумажное тело сначала толстело. Потом прибавились клипсы — лапки. Затем бумага выросла в «дело» — пошла в огромной синей папке. Зав ее исписал на славу, от зава к замзаву вернулась вспять, замзав подписал, и обратно к заву вернулась на подпись бумага опять. Без подписи места не сыщем под ней мы, но вновь механизм бумагу волок, с плеча рассыпая печати и клейма на каждый чистый еще уголок. И  вот, через какой-нибудь год, отверз журнал исходящий рот. И, скрипнув перьями, выкинул вон бумаги негодной — на  миллион. Сегодняшнее Высунув  языки, разинув рты, носятся нэписты в рьяни, в яри… А  посередине высятся недоступные форты, серые крепости советских канцелярий. С угрозой выдвинув пики — перья, закованные в бумажные латы, работали канцеляристы, когда в двери бумажка втиснулась: «Сокращай  штаты!» Без всякого волнения, без всякой паники завертелись колеса канцелярской механики. Один берет. Другая берет. Бумага взад. Бумага вперед. По проторенному другими следу через замзава проплыла к преду. Пред в коллегию внес вопрос: «Обсудите! Аппарат оброс». Все в коллегии спорили стойко. Решив вести работу рысью, немедленно избрали тройку. Тройка выделила комиссию и подкомиссию. Комиссию  распирала работа. Комиссия работала до четвертого пота. Начертили схему: кружки и линии, которые красные, которые синие. Расширив штат сверхштатной сотней, работали и в праздник и в день субботний. Согнулись над кипами, расселись в ряд, щеголяют выкладками, цифрами пещрят. Глотками хриплыми, ртами пенными вновь вопрос подымался в пленуме. Все предлагали умно и трезво: «Вдвое урезывать!» «Втрое урезывать!» Строчил секретарь — от работы в мыле: постановили — слушали, слушали — постановили… Всю ночь, над машинкой склонившись низко, резолюции переписывала и переписывала машинистка. И… через неделю забредшие киски играли листиками из переписки. Моя резолюция По-моему, это — с другого бочка — знаменитая сказка про белого бычка. Конкретное предложение Я, как известно, не делопроизводитель. Поэт. Канцелярских способностей у меня нет. Но, по-моему, надо без всякой хитрости взять за трубу канцелярию и вытрясти. Потом над вытряхнутыми посидеть в тиши, выбрать одного и велеть: «Пиши!» Только попросить его: «Ради бога, пиши, товарищ, не очень много!»