Когда автобус, пыль развеяв, прет меж часовен восковых, я вижу ясно: две их, их две в Москве — Москвы. 1 Одна — это храп ломовий и скрип. Китайской стены покосившийся гриб. Вот так совсем и в седые века здесь ширился мат ломовика. Вокруг ломовых бубнят наобум, что это бумагу везут в Главбум. А я убежден, что, удар изловча, добро везут, разбив половчан. Из подмосковных степей и лон везут половчанок, взятых в полон. А там, где слово «Моссельпром» под молотом и под серпом, стоит и окна глазом ест вотяк, приехавший на съезд, не слышавший, как печенег, о монпансье и ветчине. А вбок гармошка с пляскою, пивные двери лязгают. Хулиганьё по кабакам, как встарь, друг другу мнут бока. А ночью тишь, и в тишине нет ни гудка, ни шины нет… Храпит Москва деревнею, и в небе цвета крем глухой старухой древнею суровый старый Кремль. 2 Не надо быть пророком-провидцем, всевидящим оком святейшей троицы, чтоб видеть, как новое в людях рои́тся, вторая Москва вскипает и строится. Великая стройка уже начата. И в небо лесами идут там почтамт, здесь Ленинский институт. Дыры метровые по́том поли́ты, чтоб ветра быстрей под землей полетел, из-под покоев митрополитов сюда чтоб вылез метрополитен. Восторженно видеть рядом и вместе пыхтенье машин и пыли пласты. Как плотники с небоскреба «Известий» плюются вниз на Страстной монастырь. А там, вместо храпа коней от обузы гремят грузовозы, пыхтят автобу́сы. И кажется: центр-ядро прорвало̀ Садовых кольцо и Коровьих вало́в. Отсюда слышится и мне шипенье приводных ремней. Как стих, крепящий бо́лтом разболтанную прозу, завод «Серпа и Молота», завод «Зари» и «Розы». Растет представленье о новом городе, который деревню погонит на корде. Качнется, встанет, подтянется сонница, придется и ей трактореть и фордзониться. Краснеет на шпиле флага тряпи́ца, бессонен Кремль, и стены его зовут работать и торопиться, бросая со Спасской гимн боевой.