Стекались в рассвете ра́ненько-ра́ненько, толпились по десять, сходились по сто́. Зрачками глаз и зрачками браунингов глядели из-за разведенных мостов. И вот берем кто нож, кто камень, дыша, крича, бежа. Пугаем дома́, ощетинясь штыками, железным обличьем ежа. И каждое слово и каждую фразу, таимую молча и шепотом, выпаливаем сразу, в упор, наотмашь, оптом. — Куда нашу кровь и пот наш деваете? Теперь усмирите! Чёрта! За войны, за голод, за грязь издевательств — мы требуем отчета! — И бросили царскому городу плевки и удары в морду. И с неба будто окурок на́ пол — ободранный орел подбитый пал, и по его когтям, по перьям и по лапам идет единого сменившая толпа. Толпа плывет и вновь садится на́ мель, и вновь плывет, русло меж камня вырыв. «Вихри враждебные веют над нами…» «Отречемся от старого мира…» Знамена несут, несут и несут. В руках, в сердцах и в петлицах — а́ло. Но город — вперед, но город — не сыт, но городу и этого мало. Потом постепенно пришла степенность… Порозовел постепенно февраль, и ветер стихнул резкий. И влез на трон соглашатель и враль под титулом: «Мы — Керенский». Но мы ответили, гневом дыша: — Обратно земной не завертится шар. Слова переделаем в дело! — И мы дошли, в Октябре заверша то, что февраль не доделал.