Предисловие В «Правде» пишется правда. В «Известиях» — известия. Факты. Хоть возьми да положи на стол. А поэта интересует и то, что будет через двести лет или — через сто. I Война, которая будет сейчас Когда перелистываем газетный лист мы, перебираем новости заграницы болотной, натыкаемся — выдумали ученые империалистовы: то газ, то луч, то самолет беспилотный. Что́ им, куриная судьба горька? Человечеству помогают, лучи скрестя? Нет — с поднебесья новый аркан готовят на шеи рабочих и крестьян. Десятилетие * страницы всех газетин смерть начиняла — увечья, горе… Но вздором покажутся бойни эти в ужасе грядущих фантасмагорий. · · · 2125 год. Небо горсти сложило (звезды клянчит). Был вечер, выражаясь просто. На небе, как всегда, появился аэропланчик. Обычный — самопишущий — «Аэророста». Москва. Москвичи повылезли на крыши сорокаэтажных домов-коммун. — Посмотрим, что ли… Про что пропишет. Кто? Кого? Когда? Кому? — Тревога Летчик открыл горящий газ, вывел на небе раму. Вывел крупными буквами: ПРИКАЗ. МОБИЛИЗАЦИЯ. А потом — телеграмму: Рапорт. Наблюдатели. Берег восточный. Доносим: «Точно — без пяти восемь, несмотря на время раннее, враг маяки потушил крайние». Ракета. Осветились в темноте приготовления — лихорадочный темп. Крыло к крылу, в крылья крылья, первая, вторая, сотая эскадрилья. Еще ракету! Вспыхнула. Видели? Из ангаров выводятся истребители. «Зашифровали. Передали стам сторожевым советским постам. Порядок образцовый. Летим наперерез, в прикрытии газовых завес». За рапортом — воззвание: «Товарищи, ясно! Угроза — Европе и Азии красной. Америка — разбитой буржуазии оплот — на нас подымает воздушный флот. Не врыть в нору рабочий класс. Рука — на руль! Глаз — на газ!» Казалось, газ, смертоносный и душненький, уже обволакивает миллионы голов. Заторопились. Хватали наушники. Бросали в радио: «Алло! Алло!!» Мотор умолк, тревогу отгаркав. Потух вверху фосфорический свет. А люди выводили двухместки из ангариков, летели — с женой — в районный совет. Долетевшим до половины встречались — побывавшие в штабе. Туда! Туда!! Где бомбы да мины сложил арсенальщик в страшный штабель. Радиомитинг — Товарищи! На митинг! — радио кликал. Массы морем вздымало бурно. А с Красной площади взлетала восьмикрылка — походная коминтерновская трибуна. Не забудется вовек картина эта. В масках, в противогазном платье земля разлеглась фантастическим макетом. А вверху — коминтерновский председатель: — Товарищи! Сегодня Америка Союзу трудящихся навязывает войны! — От Шанхая до ирландского берега — фразы сразу по радиоволнам. Авиомобилизация Сегодня забыли сон и дрёму. Солнце искусственное в миллиард свечей включили, и от аэродрома к аэродрому сновали машины бессонных москвичей. Легкие разведчики, дредноуты из алюминия… И в газодежде, мускулами узловат, рабочий крепил подвески минные; бомбами — летучками набивал кузова. Штабные у машин разбились на группки. Небо кроили; место свое отмечали. Делали зарубки на звездах — территории грядущих боев. Летчик. Рядом — ребятишки (с братом) шлем помогали надеть ему. И он объяснял пионерам и октябрятам, из-за чего тревога и что — к чему: — Из Европы выбили… из Азии… Ан, они — туда навострили лыжи, — в Америку, значит. В подводках. За океан. А там — свои. Буржуи. Кулиджи. Мы тут забыли и имя их. Заводы строим. Возносим трубы. А они не дремлют. У них — химия. Воняют газом. Точат зубы. Ну, и решили — дошло до точки. Бомбы взяли. С дом — в объем. Камня на камне, листочка на листочке не оставят. Побьют… Если мы не побьем. — Вперед Одна машина выскользнула плавно. Снизилась, смотрит… Чего бы надо еще? Потом рванулась — обрадовалась словно — сигнализировала: «Главнокомандующий. Приказываю: Пора! Вперед!! И до Марса винт отмашет!» Отземлились, подняли рупора. И воздух гремит в давнишнем марше. Марш Буржуи лезут в яри на самый небий свод. Товарищ пролетарий, садись на самолет! Катись назад, заводчики, по облакам свистя. Мы — летчики республики рабочих и крестьян. Где не проехать коннице, где не пройти ногам — там только летчик гонится за птицами врага. Вперед! Сквозь тучи-кочки! Летим, крылом блестя. Мы — летчики республики рабочих и крестьян! Себя с врагом померьте, дорогу кровью рдя; до самой небьей тверди коммуну утвердя. Наш флаг меж звезд полощется, рабочью власть растя. Мы — летчики, мы — летчицы, рабочих и крестьян! Начало Сначала разведчики размахнулись полукругом. За разведчиками — истребителей дуга. А за ними газоносцы выстроились в угол. Тучи от винтов размахиваются наугад. А за ними, почти закрывая многоокий, помноженный фонарями небесный свод, летели огромней, чем корабельные доки, ангары — сразу на аэропланов пятьсот. Когда повороты были резки́, — на тысячи ладов и ладков ревели сонмы окружающих мастерских свистоголосием сирен и гудков. За ними вслед пошли обозы, маскированные каким-то цветом седым. Тихо… Тебе — не телегой о́б земь!.. Арсеналы, склады медикаментов, еды… Под ними земля выгибалась миской. Ждали на каждой бетонной поляне. Ленинская эскадрилья взлетела из-под Минска… Присоединились крылатые смоляне… Выше, выше ввинчивались летчики. Совсем высоко… И — еще выше. Марш отшумел. Машины — точки. Внизу — пощурились и бросили крыши. Проверили. Есть — кислород и вода. Еду̀ машина в минуту подавала. И влезли, осмотрев провода и привода, в броню газонепроницаемых подвалов. На оборону! Заводы гудят. А краны мины таскают. Под землю от вражьего газа уйдя, бежала жизнь заводская. Поход Летели. Птицы в изумленьи глядели. Летели… Винт, звезда блестит в темноте ли? Летели… Ввысь до того, что — иней на теле. Летели… Сами себя ж догоняя еле, летели. С часами скорость творит чудеса: шло в сутки двое сполна; два солнца — в 24 часа; и дважды всходила луна. Когда ж догоняли вращенье земли — сто мест перемахивал глаз. А циферблат показывал им один неподвижный час. Взвивались, прорезавши воздух весь. В удушьи разинув рот, с трудом рукой, потерявшей вес, выструивали кислород. Вреза́лись разведчики в бурю и в гром и, бросив громовую одурь, на гладь океана кидались ядром и плыли, распенивши воду. Пловучей миной взорван один. И тотчас все остальные заторопились в воду уйти, сомкнувши брони стальные. Всплывали, опасное место пройдя, стряхнувши с пропеллеров капли; и вновь в небосвод, пылающ и рдян, машин многоточие вкрапили. Летели… Минуты… сутки… недели… Летели. Сквозь россыпи солнца, сквозь луновы мели летели. Нападение Начальник спокойно передвигает кожаный на два валика намотанный план. Все спокойно. И вдруг — как подкошенный, камнем — аэроплан. Ничего. И только лучище вытягивается разящей ручищей. Вставали, как в пустыне миражи, сто тысяч машин эскадрильи вражьей. Нацелив луч, истребленье готовящий, сторон с десяти — никак не менее — свистели, летели, мчались чудовища — из света, из стали, из алюминия. Качнула машины ветра река. Налево кренятся по склону. На правом крыле встает три «К», три черных «К» — Ку-клукс-клана. А ветер с другого бока налез, направо качнул огульно — и чернью взметнулась на левом крыле фашистская загогулина. Секунда. Рассмерчились бешено. И нет. Исчезли, в газ занавешены. На каждом аэро, с каждого бока, как будто искра — в газовый бак, два слова взрывало сердца: «Тревога! Враг!» Аэробитва Не различить горизонта слитого. Небо, воздух, вода — воедино! И в этой синеве — последняя битва. Красных, белых — последний поединок. Невероятная битва! Ни одного громыханийка!! Ни ядер, ни пуль не вижу мимо я — только винтов взбешенная механика, только одни лучи да химия. Гнались, увлекались ловом, и вдруг — поворачивали назад. Свисали руки, а на лице лиловом — вылезшие остекленелые глаза. Эскадрильи, атакующие, тучи рыли. Прожектор глаз открывает круглый — и нету никаких эскадрилий. Лишь падают вниз обломки и угли. Иногда, невидимые, башня с башнею сходились, и тогда громыхало одно это. По старинке дрались врукопашную два в абордаже воздушные дредноута. Один разбит, и сразу — идиллия: беззащитных, как щенят, в ангары поломанные дредноуты вводили, здесь же в воздухе клепая и чиня. Четырежды ночью, от звезд рябой, сменились дней глади, но все растет, расширяется бой, звереет со дня на́ день. В бою умирали пятые сутки. Враг отошел на миг. А после тысяча ясно видимых и жутких машин пошла напрямик. В атаку! В лучи!! — Не свернули лёта. В газ!!! — И газ не мутит. Неуязвимые, прут без пилотов. Всё метут на пути. Гнут Командав нахмурился. Кажется — крышка! Бросится наш, винтами взмашет — и падает мухой, сложивши крылышки. Нашим — плохо. Отходят наши. Работа — чистая. Сброшена тонна. Ни увечий, ни боли, ни раны… И город сметен без всякого стона тонной удушливой газовой дряни. Десятки столиц невидимый выел никого, ничего не щадящий газ. К самой к Москве машины передовые прут, как на парад, как на показ… Уже надеющихся звали вра́лями. Но летчики, долг выполняя свой, аэропланными кольцами — спиралями сгрудились по-над самой Москвой. Расплывшись во все небесное лоно, во весь непреклонный машинный дух, враг летел, наступал неуклонно. Уже — в четырех километрах, в двух… Вспыхивали в черных рамках известия неизбежной ясности. Радио громко трубило: — Революция в опасности! — Скрежещущие звуки корежили и спокойное лицо, — это завинчивала люки Москва подвальных жильцов. Сверху видно: мура — так толпятся; а те — в дирижаблях да — на Урал. Прихватывают жен и детей. Растут, размножаются в небесном ситце надвигающиеся машины-горошины. Сейчас закидают! Сейчас разразится! Сейчас газобомбы обрушатся брошенные. Ну что ж, приготовимся к смерти душной. Нам ли клониться, пощаду моля? Напрягшись всей силищей воздушной, примолкла Советская Земля. Победа И вдруг… — не верится! — будто кто-то машины вражьи дернул разом. На удивленье полувылезшим нашим пилотам, те скривились и грохнулись наземь. Не смея радоваться — не подвох ли? снизились, может, землею шествуют? — моторы затараторили, заохали, ринулись к месту происшествия. Снизились, к земле приникли… В яме, упавшими развороченной, — обломки алюминия, никеля… Без подвохов. Так. Точно. Летчики вылезли. Лбы — складки. Тысяча вопросов. Ответ — нем. И лишь под утро радио-разгадка: — Нью-Йорк. Всем! Всем! Всем! Радио Рабочих, крестьян и лётные кадры приветствуют летчики первой эскадры. Пусть разиллюминуют Москву в миллион свечей. С этой минуты навек мину́ют войны. Мы — эскадра москвичей — прорвались. Нас не видели. Под водой — до Америки рейс. Взлетели. Ночью громкоговорители поставили. И забасили на Нью-Йорк, на весь. «Рабочие! Товарищи и братья! Скоро ль наций дурман развеется?! За какие серебренники, по какой плате вы предаете нас, европейцев? Сегодня натравливают: — Идите! Европу окутайте в газовый мор! — А завтра возвратится победитель, чтоб здесь на вас навьючить ярмо. Что вам жизнь буржуями да́рена? Жмут из вас то кровь, то пот. Спаяйтесь с нами в одну солидарность. В одну коммуну — без рабов, без господ!» Полицейские — за лисой лиса — на аэросипедах… Прожѐктора полоса… Напрасно! — Качаясь мерно, громкоговорители раздували голоса лучших ораторов Коминтерна. Ничего! Ни связать, ни забрать его — радио. Видим, у них — сумятица. Вышли рабочие, полиция пятится. А город будто огни зажег — разгорается за флагом флажок. Для нас приготовленные мины миллиардерам кладут под домины. Знаменами себя осеня, атаковывают арсенал. Совсем как в Москве столетья назад Октябрьская разрасталась гроза. Берут, на версты гром разбаси́в, ломают замков хитроумный массив. Радиофорт… Охраняющий — скинут. Атаковали. Взят вполовину. В другую! Схватка, с час горяча. Ухватывают какой-то рычаг. Рванули… еще крутнули… Мгновение, — и то чересчур — мгновения менее, — как с тыщи струнищ оборванный вой! И тыща чудовищ легла под Москвой. Радость В «ура» содрогающимся ртам еще хотелось орать и орать до́сыта, — а уже во все небеса телеграммищу вычерчивала радиороста: «Мир! Народы кончили драться. Да здравствует минута эта! Великая Американская федерация присоединяется к Союзу советов!» Сомнений — ни в ком. Подпись: «Американский ревком». Возвращение Утром с запада появились точки. Неслись, себя и марш растя: «Мы — летчики республики рабочих и крестьян. Недаром пролетали — очищен небий свод. Крестьянин! Пролетарий! Снижайте самолет! Скатились вниз заводчики, по облакам свистя. Мы летчики — республики рабочих и крестьян! Не вступит вражья конница, ни птица, ни нога. Наш летчик всюду гонится за силами врага. Наш флаг меж звезд полощется, рабочью власть растя. Мы — летчицы, мы — летчики рабочих и крестьян». II Будущий быт Сегодня Комната — это, конечно, не роща. В ней ни пикников не устраивать, ни сражений. Но все ж не по мне — проклятая жилплощадь: при моей, при комплекции — проживи на сажѐни! Старики, старухи, дама с моською, дети без счета — вот население. Не квартира, а эскимосское или киргизское копченое селение. Ребенок — это вам не щенок. Весь день — в работе упорной. То он тебя мячиком сбивает с ног, то на крючок запирает в уборной. Меж скарбом — тропинки, крымских окольней. От шума взбесятся и самые кроткие. Весь день — звонки, как на колокольне. Гуртом, в одиночку, протяжные, короткие… И за это гнездо — между клеток и солений, где негде даже приткнуть губу, носишься весь день, отмахиваясь от выселений мандатом союзным, бумажкой КУБу. Вернешься ночью, вымотан в городе. Морда — в пене, — смыть бы ее. В темноте в умывальной лупит по морде кем-то талантливо развешенное белье. Бр-р-р-р! Мутит чад кухонный. Встаю на корточки. Тянусь с подоконника мордой к форточке. Вижу, в небесах — возня аэропланова. Приникаю к стеклам, в раму вбит. Вот кто должен переделать наново наш сардиночный унылый быт! Будет Год какой-то нолями разну̀лится. Отгремят последние битвы-грома. В Москве не будет ни переулка, ни улицы — одни аэродромы да дома. Темны, неясны грядущие дни нам. Но — для шутки изображу грядущего гражданина, проводящего одни сутки. Утро Восемь. Кричит радиобудильник вежливый: «Товарищ — вставайте, не спите ежели вы! Завод — зовет. Пока будильнику приказов нет? До свидания! Привет!» Спросонок, но весь — в деловой прыти, гражданин включил электросамобритель. Минута — причесан, щеки — даже гражданки Милосской Венеры глаже. Воткнул штепсель, открыл губы: электрощетка — юрк! — и выблестила зубы. Прислуг — никаких! Кнопкой званная, сама под ним расплескалась ванная. Намылила вначале — и пошла: скребет и мочалит. Позвонил — гражданину под нос сам подносится чайный поднос. Одевается — ни пиджаков, ни брюк; рубаха номерами не жмет узка. Сразу облекается от пяток до рук шелком гениально скроенного куска. В туфли — пару ног… В окно — звонок. Прямо к постели из небесных лон впархивает крылатый почтальон. Ни — приказ выселиться, ни — с налогом повестка. Письмо от любимой и дружеских несколько. Вбегает сын, здоровяк — карапуз. — До свидания, улетаю в вуз. — А где Ваня? — Он в саду порхает с няней. На работу Сквозь комнату — лифт. Присел — и вышел на гладь расцветоченной крыши. К месту работы курс держа, к самому карнизу подлетает дирижабль. По задумчивости (не желая надуть) гражданин попробовал сесть на лету. Сделав самые вежливые лица, гражданина остановила авиомилиция. Ни протоколов, ни штрафа бряцания… Только — вежливенькое порицание. Высунувшись из гондолы, на разные тона покрикивает знакомым летунам: — Товарищ, куда спешите? Бросьте! Залетайте как-нибудь с женою в гости! Если свободны — часа на пол запархивайте на авиобол! — Ладно! А вы хотите пересесть? Садитесь, местечко в гондоле есть! — Пересел… Пятнадцать минут. И вот — гражданин прибывает на место работ. Труд Завод. Главвоздух. Делают вообще они воздух прессованный для междупланетных сообщений. Кубик на кабинку — в любую ширь, и сутки сосновым духом дыши. Так — в век оный из «Магги» делали бульоны. Так же вырабатываются из облаков искусственная сметана и молоко. Скоро забудут о коровьем имени. Разве столько выдоишь из коровьего вымени! Фабрика. Корпусом сорокаярусным. Слезли. Сорок — в рвении яростном. Чисто-чисто. Ни копотей, ни сажи. Лифт развез по одному на этаж. Ни гуда, ни люда! Одна клавиатура — вроде «Ундервуда». Хорошо работать! Легко — и так, а тут еще по радио — музыка в такт. Бей буквами, надо которыми, а все остальное доделается моторами. Четыре часа. Промелькнули мельком. И каждый — с воздухом, со сметаной, с молоком. Не скукситесь, как сонные совы. Рабочий день — четырехчасовый. Бодро, как белка… Еще бодрей. Под душ! И кончено — обедать рей! Обед Вылетел. Детишки. Крикнул: — Тише! — Нагнал из школы летящих детишек. — Куда, детвора? Обедать пора! — Никакой кухни, никакого быта! Летают сервированные аэростоловые Нарпита. Стал и сел. Взял и съел. Хочешь — из двух, хочешь — из пяти, — на любой дух, на всякий аппетит. Посуда — самоубирающаяся. Поел — и вон! Подносит к уху радиофон. Буркнул, детишек лаская: Дайте Чухломскую! Коммуна Чухломская?.. Прошу — Иванова Десятого! — — Которого? Бритого? — — Нет. Усатого!. — Как поживаешь? Добрый день. — Да вот — только вылетел за плетень. Пасу стадо. А что надо? — — Как что?! Давно больно не видались. Залетай на матч авиобольный. — — Ладно! Еще с часок попасу и спланирую в шестом часу. Может, опоздаю… Думаю — не слишком. Деревня поручила маленькое делишко. Хлеба́ — жарою мучимы, так я управляю искусственными тучами. Надо сделать дождь, да чтоб — без града. До свидания! — Занятия Теперь — поучимся. Гражданин в минуту подлетает к Высшему сметанному институту. Сопоставляя новейшие технические данные, изучает в лаборатории дела сметанные… У нас пока — различные категории занятий. Скажем — грузят чернорабочие, а поэзия — для духовной знати. А тогда не будет более почетных и менее… И сапожники, и молочницы — все гении. Игра Через час — до́ма. Отдых. Смена. Вместо блузы — костюм спортсмена. В гоночной, всякого ветра чище, прет, захватив большой мячище. Небо — в самолетах юрких. Фигуры взрослых, детей фигурки. И старики повылезли, забыв апатию. Красные — на желтых. Партия — на партию. Подбросят мяч с высотищи с этакой, а ты подлетай, подхватывай сеткой. Откровенно говоря, футбол — тоска. Занятие разве что — для лошадиной расы. А здесь — хорошо! Башмаки — не истаскать. Нос тебе мячом не расквасят. Все кувыркаются — надо, нет ли; скользят на хвост, наматывают петли. Наконец один промахнется сачком. Тогда: — Ур-р-р-а! Выиграли очко! — Вверх, вниз, вперед, назад, — перекувырнутся и опять скользят. Ни вздоха запыханного, ни кислой мины — будто не ответственные работники, а — дельфины. Если дождь налетает с ветром в паре — подымутся над тучами и дальше шпарят. Стемнеет, а игры бросить лень; догонят солнце, и — снова день. Наконец устал от подбрасывания, от лова. Снизился и влетел в окно столовой. Кнопка. Нажимает. Стол чайный. Сын рассказывает: — Сегодня случайно крыло поломал. Пересел к Петьке, а то б опоздал на урок арифметики. Освободились на час (урока нету), полетели с Петькой ловить комету. Б-о-о-о-льшущая! С версту — рост. Еле вдвоем удержали за хвост. А потом выбросили — большая больно. В школу кометы таскать не позволено. — Сестра: — Сегодня от ветра скатился клубок с трех тысяч метров. Пришлось снизиться — нитку наматывать. Аж вся от ветра стала лохматовая. — А младший весь в работу вник. Сидит и записывает в дневник: «Сегодня в школе — практический урок. Решали — нет или есть бог. По-нашему — религия опиум. Осматривали образ — богову копию. А потом с учителем полетели по небесам. Убеждайся — сам! Небо осмотрели и внутри и наружно. Никаких богов, ни ангелов не обнаружено». А папаше, чтоб не пропал ни единый миг, радио выбубнивает страницы книг… Вечер Звонок. — Алло! Не разбираю имя я… А! Это ты! Привет, любимая! Еду! Немедленно! В пять минут небо перемахну во всю длину. В такую погоду прекрасно едется. Жди у облака — под Большой Медведицей. До свидания! — Сел, и попятились площади, здания… Щека — к щеке, к талии — талией, — небо раза три облетали. По млечным путям за кометной кривизной, а сзади — жеребенком — аэроплан привязной. Простор! Тебе — не Петровский парк, где все протерто задами парок. На ходу рассказывает бывшее в двадцать пятом году. — Сегодня слушал радиокнижки. Да… это были не дни, а днишки. Найдешь комнатенку, и то — не мед. В домком давай, фининспектору данные. А тут — благодать! Простор — не жмет. Мироздание! Возьмем — наудачу. Тогда весной тащились на дачу. Ездили по железной дороге. Пыхтят и ползут понемножку. Все равно, что ласточку поставить на но́ги, чтоб шла, ступая с ножки на ножку. Свернуть, пойти по ле́су — нельзя! Соблюдай рельсу. А то еще в древнее время были, так называемые автомобили. Тоже — мое почтеньице — способ сообщеньица! По воздуху — нельзя. По воде — не может. Через лес — нельзя. Через дом — тоже. Ну, скажите, это машина разве? Шины лопаются, неприятностей — масса. Даже на фонарь не мог взлазить. Сейчас же — ломался. Теперь захочу — и в сторону ринусь. А разве — езда с паровозом! Примус! Теперь приставил крыло и колёса да вместе с домом взял и понесся. А захотелось остановиться — вот тебе — Винница, вот тебе — Ницца. Больным во время оное прописывались солнечные ванны. Днем и то, сложивши ручки — жди, чтобы вылез луч из-за тучки. А нынче лети хоть с самого полюса. Грейся! Пользуйся!.. — Любимой дни ушедшие мнятся. А под ними города, селения проносятся в иллюминации — ежедневные увеселения! Радиостанция Урала на всю на Сибирь концерты орала. Шаля, такие ноты наляпаны, что с зависти лопнули б все Шаляпины. А дальше в кинематографическом раже по облакам — верстовые миражи. Это тебе не «Художественный» да «Арс», где в тесных стенках — партер да ярус. От земли до самого Марса становись, хоть партером, хоть ярусом. Наконец — в грядущем и это станется — прямо по небу разводят танцы. Не топоча, не вздымая пыль, грациозно выгибая крылья, наяривают фантастическую кадриль. А в радио — буря кадрилья. Вокруг миллионы летающих столиков. Пей и прохлаждайся — позвони только. Безалкогольное. От сапожника и до портного — никто не выносит и запаха спиртного. Больному — рюмка норма, и то принимает под хлороформом. Никого не мутит никакая строфа. Не жизнь, а — лафа! Сообщаю это к прискорбию товарищей поэтов. Не то что нынче — тысячами высыпят на стихи, от которых дурно. А тут — хорошо! Ни диспута, ни заседания ни одного — культурно! Пол-двенадцатого. Радио проорал: — Граждане! Напоминаю — спать пора! — От быстроты засвистевши аж, прямо с суматохи бальной гражданин, завернув крутой вираж, влетает в окно спальной. Слез с самолета. Кнопка. Троньте! Самолет сложился и — в угол, как зонтик. Разделся. В мембрану — три слова: — Завтра разбудить в пол-восьмого! — Повернулся на бок довольный гражданин, зевнул и закрыл веки. Так проводил свои дни гражданин в XXX веке. III Призыв Крылатых дней далека дата. Нескоро в радости крикнем: — Вот они! — Но я — грядущих дней агитатор — к ним хоть на шаг подвожу сегодня. Чтоб вам уподобиться детям птичьим, в гондолу в уютную сев, — огнем вам в глаза ежедневно тычем буквы — О.Д.В.Ф. Чтоб в будущий яркий, радостный час вы носились в небе любом — сейчас летуны разбиваются насмерть, в Ходынку вплющившись лбом. Чтоб в будущем веке жизнь человечья ракетой неслась в небеса — и я, уставая из вечера в вечер, вот эти строки писал. Рабочий! Крестьянин! Проверь наощупь, что и небеса — твои! Стотридцатимиллионною мощью желанье лететь напои! Довольно ползать, как вошь! Найдем — разгуляться где бы! Даешь небо! Сами выкропим рожь — тучи прольем над хлебом. Даешь небо! Слов отточенный нож вонзай в грядущую небыль! Даешь небо!