Не мне российская делегация вверена. Я — самозванец на конференции Генуэзской. Дипломатическую вежливость товарища Чичерина дополню по-моему — просто и резко. Слушай! Министерская компанийка! Нечего заплывшими глазками мерцать. Сквозь фраки спокойные вижу — паника трясет лихорадкой ваши сердца. Неужели без смеха думать в силе, что вы на конференцию нас пригласили? В штыки бросаясь на Перекоп идти, мятежных склоняя под красное знамя, трудом сгибаясь в фабричной копоти, — мы знали — заставим разговаривать с нами. Не просьбой просителей язык замер, не нищие, жмурящиеся от господского света, — мы ехали, осматривая хозяйскими глазами грядущую Мировую Федерацию Советов. Болтают язычишки газетных строк: «Испытать их сначала…» Хватили лишку! Не вы на испытание даете срок — а мы на время даем передышку. Лишь первая фабрика взвила дым — враждой к вам в рабочих вспыхнули души. Слюной ли речей пожары вражды на конференции нынче затушим?! Долги наши, каждый медный грош, считают «Матэны», считают «Таймсы». Считаться хотите? Давайте! Что ж! Посчитаемся! О вздернутых Врангелем, о расстрелянном, о заколотом память на каждой крымской горе. Какими пудами какого золота опла́тите это, господин Пуанкаре? О вашем Колчаке — Урал спроси́те! Зверством — аж горы вгонялись в дрожь. Каким золотом — хватит ли в Сити?! — опла́тите это, господин Ллойд-Джордж? Вонзите в Волгу ваше зрение: разве этот голодный ад, разве это мужицкое разорение — не хвост от ваших войн и блокад? Пусть кладби́щами голодной смерти каждый из вас протащится сам! На каком — на железном, что ли, эксперте не встанут дыбом волоса? Не защититесь пунктами резолюций-плотин. Мировая — ночи пальбой веселя — революция будет — и велит: «Плати и по этим российским векселям!» И розовые краснеют мало-помалу. Тише! Не дыша! Слышите из Берлина первый шаг трех Интернационалов? Растя единство при каждом ударе, идем. Прислушайтесь — вздрагивает здание. Я кончил. Милостивые государи, можете продолжать заседание.