Лубянская площадь. На площади той, как грешные верблюды в конце мира, орут папиросники: «Давай, налетай! «Мурсал» рассыпной! Пачками «Ира»! Никольские ворота. Часовня у ворот. Пропахла ладаном и елеем она. Тиха, что воды набрала в рот, часовня святого Пантеле́ймона. Против Никольских — Наркомвнудел. Дела и люди со дна до крыши. Гремели двери, авто дудел. На площадь чекист из подъезда вышел. «Комиссар!!» — шепнул, увидев наган, мальчишка один, юркий и скользкий, а у самого на Лубянской одна нога, а другая — на Никольской. Чекист по делам на Ильинку шел, совсем не в тот и не из того отдела, — весь день гонял, устал как вол. И вообще — какое ему до этого дело?! Мальчишка с перепугу в часовню шасть. Конспиративно закрестились папиросники. Набились, аж яблоку негде упасть! Возрадовались святители, апостолы и постники. Дивится Пантеле́ймон: — Уверовали в бога! — Дивится чекист: — Что они, очумели?! — Дивятся мальчишки: — Унесли, мол, ноги! — Наудивлялись все, аж успокоились еле. И вновь по-старому. В часовне тихо. Чекист по улицам гоняет лих. Черт его знает какая неразбериха! А сколько их, таких неразберих?!