Другие здания лежат, как грязная кора, в воспоминании о Notre-Dame’e. Прошедшего возвышенный корабль, о время зацепившийся и севший на мель. Рсскрыли дверь — тоски тяжелей; желе из железа — нелепее. Прошли сквозь монаший служилый елей в соборное великолепие. Читал письмена, украшавшие храм, про боговы блага на небе. Спускался в партер, подымался к хорам, смотрел удобства и мебель. Я вышел — со мной переводчица-дура, щебечет бантиком-ротиком: «Ну, как вам нравится архитектура? Какая небесная готика!» Я взвесил все и обдумал, — ну вот: он лучше Блаженного Васьки. Конечно, под клуб не пойдет — темноват, — об этом не думали классики. Не стиль… Я в этих делах не мастак. Не дался старью на съедение. Но то хорошо, что уже места готовы тебе для сидения. Его ни к чему перестраивать заново — приладим с грехом пополам, а в наших — ни стульев нет, ни орга̀нов. Копнёшь — одни купола. И лучше б оркестр, да игра дорога — сначала не будет финансов, — а то ли дело когда орга́н — играй хоть пять сеансов. Ясно — репертуар иной — фокстроты, а не сопенье. Нельзя же французскому госкино духовные песнопения. А для рекламы — не храм, а краса — старайся во все тяжкие. Электрорекламе — лучший фасад: меж башен пустить перетяжки, да буквами разными: «Signe de Zoro», чтоб буквы бежали, как мышь. Такая реклама так заорет, что видно во весь Boulmiche. А если и лампочки вставить в глаза химерам в углах собора, тогда — никто не уйдет назад: подряд — битковые сборы! Да, надо быть бережливым тут, ядром чего не попортив. В особенности, если пойдут громить префектуру напротив.