I В деревушке Рачий брод жили два соседа. Что ни вечер, у ворот их текла беседа. Сядут в ряд — не разольешь их водой колодезной: — Как-то выколосит рожь, да как-то обмолотится? — Пошабашив, под плетень Клим бредет на бревна. Пров маячит, словно тень, в тот же час там ровно. Оба — в скобку стрѝжены, оба — ростом вровень, у обоих — с рыжиной бороды и брови, у обоих — то ж в речах сходство, как и в платье. Словом, в чем их ни сличай — как родные братья. Сколько лет и сколько зим дружба шла меж ними. Отражался в Прове Клим, Пров светился в Климе. Так бы им прожить весь век в мире да согласьи, — да не может человек жить без безобразия! В город съездив раз в поту, наглотавшись пыли, там газету «Бедноту» для себя купили. И статья в газете той бросилась в глаза им. Про крестьянский верный свой выигрышный за́ем. Пять процентов, вишь, растит этот заем за́ год… Эй, крестьянин! Не грусти! Деньги — впрах не лягут. Прочитавши два раза́, приумолкли други. Первым Пров потом сказал: «Мы на это туги! Увещают так и сяк, вижу, нас в газете, но, по-моему, — пустяк увещанья эти. Деньги ведь не падают, словно с сосен шишки. Так какого ж ляда выну из кубышки? Что мне чистить кирпичом на вороне перья! Не поверю нипочем в эти суеверья!» Клим молчал, молчал, да вдруг — как плюнет вбок отчаянно: «Эта речь — буржуя, друг, а вовсе не крестьянина! От кого нам хоронить тощие излишки? Вырастают, что ль, они у тебя в кубышке? Нас сто миллионов человек, коль скроем все кубышки, то нашей власти и вовек не наверстать убытки! Если будем так сидеть, как на шее чирей, — то как с нуждой нам совладеть? Как мощь страны расширить? Что тут спорить допоздна — всех это касается: двинет тот заём казна в наше же хозяйство. И для меня вопрос тут прост: В билет деньгу! Целее! Пять про́центов имею рост на каждом на рубле я. Да ведь при случае таком зачем мечтать о кладе ж?!. Ты восемь гривен с пятаком за рубль за целый платишь. Уж я, конечно, не сглуплю, не лошадь, чтоб лягаться. В совете завтра же куплю пятнадцать облигаций. Ходи скорей сюда, жена! Чулок из клети высучи. Ведь может выиграть она за рубль один — до тысячи! До копейки всё вложу. Что им крыться в скрыне? Всем заграницам докажу, с кем крестьянство ныне!» — «Эк тебя разобрало́, — фыркнул Пров на Клима, — лезет парень напролом прямо двери мимо! Нет, дружок, я не таков: моя мошна — тугая. Ищи попроще дураков, словечками пугая. Раздери хоть в крике рот, моя губа — не дура». И Пров от Климовых ворот удалился хмуро. С той поры — вся дружба впрах. Пуста стоит завалинка. Пров в темноту уйдет на шлях, а Клим союзит валенки. II Приключилась раз в деньгах нужда у Клима крайняя, дожил до черного денька, не глядя на старание… Сгорела клуня, пал телок, платить приспело продналог, а цены — лезут книзу. Вот Клим картошку поволок, а Пров — в лабаз пшеницу. Да по дороге спохватясь, Клим повернул кобылу. «Зачем мне зря буравить грязь, трудить напрасно силу, в город мне зачем везти, зря добро бросая, ведь за налог могу внести я выигрышный за́ем. А ведь при случае таком совсем не так уж плохо по восемь гривен с пятаком платить за рубль налога». Так и сделал, как сказал, своей доволен мыслью: свалил картошку вновь в подвал и в город двинул рысью. Продналог там заплатил займом без убытка и возок подворотил к банку очень прытко. Там билет принять в залог даже очень рады, так что Клим с излишком смог все купить, что надо. Справил Клим свои дела, воротился к дому. Вот — видать уже села скирды и солому. Счастлив Клим — беду избыл, плуг привез из города. Глядь — у Климовой избы вкруг сгрудились бороды. «Почему такой затор?» — кличет Клим парнишку. «Да у дяди Прова вор сбузовал кубышку». «Вот тебе и верный понт!» — шамкнул дедка Ферапонт. «Вот те вражья шутка!» — взвизгнула Машутка. Собрался весь Рачий брод, шумен — что дуброва. Сто советов каждый рот дать готов для Прова. Только Пров не чует свет, увидавши Клима: «Эх, давал мне друг совет, пропустил я мимо! Эх! Как буду помирать, не уймусь от жалобы, вот списал бы номера — черта б вор украл бы! Вижу, деньги в займе том за стеной железною». Клим, хлестнувши пыль кнутом, молвил: «Соболезную!» Он и впрямь жалел, простя друга стародавнего. А народ — тех двух крестьян примерял да сравнивал. III Стал, как тень, шататься Пров, горестью терзаем, покорил его без слов наш крестьянский за́ем. Стала осень на дворе, Пров — желтей соломы. А у Климовых дверей гость из исполкома. Носогрейки закурив, бают то да это. Гость, все новости раскрыв, стал читать газету. Клим — глазком по тиражу… Ухмыльнулся: дай, мол, повернее погляжу, нет моих ли займов? Глядь: пятнадцать — сорок шесть верно, точка в точку… Номер этот мой и есть, кличь жену и дочку! Клим гудит, как барабан, голова — в тумане: «Хоть билет заложен в банк, выйгрыш же в кармане!» Вновь собрался Рачий брод у счастливцевых ворот. «Вот так вышел верный понт!» — шамкнул дедка Ферапонт. «Вот тебе и серия!» — взвизгнула Лукерья. Снова гомон, снова рты, как ворота, расперты́. Снова в город едет Клим. Конь — худой и шаткий. Ворочается к своим на гладенькой лошадке. Говорит он, что теперь с каждою неделею улучшаться будет, верь, наше земледелие. Что для каждого села, где хозяйство худо, банк поправит нам дела, выдавая ссуду. Что, с процентом возвратив взятые гроши нам, власть через кооператив всюду даст машины. с Провом Клим до темноты вновь сидит на бревнах, обсуждая «Бедноты» ряд вопросов кровных. Но теперь их различать легче ребятишкам. Климу: «Выигрыш» кричат, Прову ж вслед: «Кубышка». Чтоб тебя порочить так было бы нельзя им — каждый лишний свой пятак вкладывай-ка в за́ем.