Всем известно, что мною дрянь воспета молодостью ранней. Но дрянь не переводится. Новый грянь стих о новой дряни. Лезет бытище в щели во все. Подновили житьишко, предназначенное на слом, человек сегодня приспособился и осел, странной разновидностью — сидящим ослом. Теперь — затишье. Теперь не наро́дится дрянь с настоящим характерным лицом. Теперь пошло с измельчанием народца пошлое, маленькое, мелкое дрянцо. Пережил революцию, до нэпа до́жил и дальше приспособится, хитёр на уловки… Очевидно — недаром тоже и у булавок бывают головки. Где-то пули рвут знамённый шёлк, и нищий Китай встает, негодуя, а ему — наплевать. Ему хорошо: тепло и не дует. Тихо, тихо стираются грани, отделяющие обывателя от дряни. Давно канареек выкинул вон, нечего на птицу тратиться. С индустриализации завел граммофон да канареечные абажуры и платьица. Устроил уютную постельную нишку. Его некультурной ругать ли гадиною?! Берет и с удовольствием перелистывает книжку, интереснейшую книжку — сберегательную. Будучи очень в семействе добрым, так рассуждает лапчатый гусь: «Боже меня упаси от допра, а от Мопра — и сам упасусь». Об этот быт, распухший и сальный, долго поэтам язык оббивать ли?! Изобретатель, даешь порошок универсальный, сразу убивающий клопов и обывателей.