В Париже, в Венсене, рухнул дом, придавивший 30 рабочих. Министры соболезновали. 200 коммунистов и демонстрантов арестовано. Из газет Красивые шпили домов-рапир видишь, в авто несясь. Прекрасны в Париже пале ампир, прекрасны пале ренесанс. Здесь чтут красоту, бульвары метя, искусству почет здоро́в — сияют векам на дворцовых медях фамилии архитекторов. Собакой на Сене чернеют дворцы на желтизне на осенней, а этих самых дворцов творцы сейчас синеют в Венсене. Здесь не плачут и не говорят, надвинута кепка на бровь. На глине в очередь к богу в ряд тридцать рабочих гробов. Громок парижских событий содом, но это — из нестоящих: хозяевам наспех строили дом, и дом обвалился на строящих. По балкам будто растерли томат. Каменные встали над я́миною — каменное небо, каменные дома и горе, огромное и каменное. Закат кончается. Час поздноват. Вечер скрыл искалеченности. Трудно любимых опознавать в человечьем рагу из конечностей. Дети, чего испугались крови?! Отмойте папе от крови щеку! Строить легочь небесных кровель папе — небесному кровельщику. О папе скорбь глупа и пуста, он — ангел французский, а впрочем, ему и на небе прикажут стать божьим чернорабочим. Сестра, чего склонилась, дрожа, — обвисли руки-плети?! Смотри, как прекрасен главный ажан в паре солнц-эполетин. Уймись, жена, угомонись, слезы утри у щек на коре… Смотри, пришел премьер-министр мусье Пуанкаре. Богатые, важные с ним господа, на портфелях корон отпечатки. Мусье министр поможет, подаст… пухлую ручку в перчатке. Ажаны, косясь, оплывают гроба по краю горя мокрого. Их дело одно — «пасэ а табак», то есть — «бей до́ крови». Слышите: крики и песни клочки домчались на спинах ветро́в… Это ажаны в нос и в очки наших бьют у метро. Пусть глупые хвалят свой насест — претит похвальба отеческая. Я славлю тебя, «репюблик франсэз», свободная и демократическая. Свободно, братья, свободно, отцы, ждите здесь вознесения, чтоб новым Людовикам пале и дворцы легли собакой на Сене. Чтоб город верхами до бога дорос, чтоб видеть, в авто несясь, как чудны пале Луи Каторз, ампир и ренесанс. Во внутренности не вмешиваюсь, гостя́, лишь думаю, куря папироску: мусье Париж, на скольких костях твоя покоится роскошь?