Огромные зеленеют столы. Поляны такие. И — по стенам, с боков у стола — стволы, называемые — «кии́». Подходят двое. «Здоро́во!» «Здоро́во!» Кий выбирают. Дерево — во! Первый хочет надуть второго, второй — надуть первого. Вытянув кисти из грязных манжет, начинает первый трюки. А у второго уже «драже-манже», то есть — дрожат руки. Капли со лба текут солоны́, он бьет и вкривь и вкось… Аж встали вокруг привиденья-слоны, свою жалеючи кость. Забыл, куда колотить, обо што, — стаскивает и галстук, и подтяжки. А первый ему показывает «клопштосс», берет и «эффе» и «оттяжки». Второй уже бурак бураком с натуги и от жары. Два — ура! — положил дураком и рад — вынимает шары. Шары на полке сияют лачком, но только нечего радоваться: первый — «саратовец»; как раз на очко больше всегда у «саратовца». Последний шар привинтив к борту́ (отыгрыш — именуемый «перлом»), второй улыбку припрятал во рту, ему смеяться над первым. А первый вымелил кий мелком: «К себе в середину дуплет». И шар от борта промелькнул мельком и сдох у лузы в дупле. О зубы зубы скрежещут зло, улыбка утопла во рту. «Пропали шансы… не повезло… Я в новую партию счастья весло — вырву у всех фортун». О трешнице только вопрос не ясен — выпотрашивает и брюки и блузу. Стоит партнер, холодный, как Нансен, и цедит фразу в одном нюансе: «Пожалуйста — деньги в лузу». Зальдилась жара. Бурак белеет. И голос чужой и противный: «Хотите в залог профсоюзный билет? Не хотите? Берите партийный!» До ночи клятвы да стыдный гнет, а ночью снова назад… Какая сила шею согнет тебе, человечий азарт?!