Прислушайтесь, на заводы придите, в ушах — навязнет страшное слово — «вредитель» — навязнут названия шахт. Пускай статьи определяет суд. Виновного хотя б возьмут мишенью тира… Меня презрение и ненависть несут под крыши инженеровых квартирок. Мы отдавали им последнее тепло, жилища отдавали, вылощив, чтоб на стене орлом сиял диплом им-пе-раторского училища. В голодный волжский мор работникам таким седобородые, доверясь по-девически, им отдавали лучшие пайки: простой, усиленный, академический! Мы звали: «Помогите!» И одни, сменив на блузу щегольскую тройку, по-честному отдали мозг и дни и держат на плечах тяжелую постройку. Другие… жалование переслюнив, в бумажник сунувши червонцы, задумались… «Нельзя ли получить и с них… долла́ры в золоте с приятным, нежным звонцем?» Погладив на брюшке советский первый жир и вспомнив, что жене на пасху выйти не в чем, вносил рублей на сто ошибок в чертежи: «Чего стесняться нам с рабочим неучем?» А после тыкался по консула́м великих аппетитами держав… Докладывал, что пущено на слом, и удалялся, мятенький долла́рчик сжав… Попил чайку. Дремотная тропа назад ведет полузакрытые глаза его… и видит он — сквозь самоварный пар выходят прогнанные щедрые хозяева… Чины и выезды… текущий счет… и женщины разро́зились духами. Очнулся… Сплюнул… «На какой мне черт работать за гроши на их Советы хамьи?!» И он, скарежен классовой злобо́ю, идет неслышно портить вентилятор, чтобы шахтеры выли, задыхаясь по забоям, как взаперти мычат горящие телята… Орут пласты угля́, машины и сырье, и пар из всех котлов свистит и валит валом. «Вон — обер — штаб-офицерьё генералиссимуса капитала!!»