Республика наша в опасности. В дверь лезет немыслимый зверь. Морда матовым рыком гулка́, лапы — в кулаках. Безмозглый, и две ноги для ляганий, вот — портрет хулиганий. Матроска в полоску, словно леса́. Из этих лесов глядят телеса. Чтоб замаскировать рыло мандрилье, шерсть аккуратно сбрил на рыле. Хлопья пудры («Лебяжьего пуха»!), бабочка-галстук от уха до уха. Души не имеется. (Выдумка бар!) В груди — пивной и водочный пар. Обутые лодочкой качает ноги водочкой. Что ни шаг — враг. — Вдрызг фонарь, враги — фонари. Мне темно, так никто не гори. Враг — дверь, враг — дом, враг — всяк, живущий трудом. Враг — читальня. Враг — клуб. Глупейте все, если я глуп! — Ремень в ручище, и на нем повисла гиря кистенем. Взмахнет, и гиря вертится, — а ну — попробуй встретиться! По переулочкам — луна. Идет одна. Она юна. — Хорошенькая! (За́ косу.) Обкрутимся без загсу! — Никто не услышит, напрасно орет вонючей ладонью зажатый рот. — Не нас контрапупят — не наше дело! Бежим, ребята, чтоб нам не влетело! — Луна в испуге за тучу пятится от рваной груды мяса и платьица. А в ближней пивной веселье неистовое. Парень пиво глушит и посвистывает. Поймали парня. Парня — в суд. У защиты словесный зуд: — Конечно, от парня уйма вреда, но кто виноват? — Среда. В нем силу сдерживать нет моготы. Он — русский. Он — богатырь! — Добрыня Никитич! Будьте добры, не трогайте этих Добрынь! — Бантиком губки сложил подсудимый. Прислушивается к речи зудимой. Сидит смирней и краше, чем сахарный барашек. И припаяет судья (сердобольно) «4 месяца». Довольно! Разве зверю, который взбесится, дают на поправку 4 месяца? Деревню — на сход! Собери и при ней словами прожги парней! Гуди, и чтоб каждый завод гудел об этой последней беде. А кто словам не умилится, тому агитатор — шашка милиции. Решимость и дисциплина, пружинь тело рабочих дружин! Чтоб, если возьмешь за воротник, хулиган раскис и сник. Когда у больного рука гниет — не надо жалеть ее. Пора топором закона отсечь гнилые дела и речь!