Час зачатья я помню неточно — Значит память моя однобока, Но зачат я был ночью, порочно И явился на свет не до срока. Я рождался не в муках, не в злобе: Девять месяцев — это не лет! Первый срок отбывал я в утробе — Ничего там хорошего нет. Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали В те времена укромные, Теперь — почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные. Их брали в ночь зачатия, А многих — даже ранее, А вот живёт же братия, Моя честна компания! Ходу, думушки резвые, ходу! Слова, строченьки милые, слова!.. Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого. Знать бы мне, кто так долго мурыжил, — Отыгрался бы на подлеце! Но родился, и жил я, и выжил: Дом на Первой Мещанской — в конце. Там за стеной, за стеночкою, За перегородочкой Соседушка с соседочкою Баловались водочкой. Все жили вровень, скромно так — Система коридорная: На тридцать восемь комнаток — Всего одна уборная. Здесь на зуб зуб не попадал, Не грела телогреечка, Здесь я доподлинно узнал, Почём она — копеечка. …Не боялась сирены соседка, И привыкла к ней мать понемногу, И плевал я, здоровый трёхлетка, На воздушную эту тревогу! Да не всё то, что сверху, — от Бога, И народ «зажигалки» тушил; И как малая фронту подмога — Мой песок и дырявый кувшин. И било солнце в три луча, На чердаке рассеяно, На Евдоким Кириллыча И Гисю Моисеевну. Она ему: «Как сыновья?» — «Да без вести пропавшие! Эх, Гиська, мы одна семья — Вы тоже пострадавшие! Вы тоже — пострадавшие, А значит — обрусевшие: Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие». …Я ушёл от пелёнок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен, Но дразнили меня «недоносок», Хоть и был я нормально доношен. Маскировку пытался срывать я: Пленных гонят — чего ж мы дрожим?! Возвращались отцы наши, братья По домам — по своим да чужим… У тёти Зины кофточка С разводами да змеями — То у Попова Вовчика Отец пришёл с трофеями. Трофейная Япония, Трофейная Германия… Пришла страна Лимония, Сплошная Чемодания! Взял у отца на станции Погоны, словно цацки, я, А из эвакуации Толпой валили штатские. Осмотрелись они, оклемались, Похмелились — потом протрезвели. И отплакали те, кто дождались, Недождавшиеся — отревели. Стал метро рыть отец Витькин с Генкой, Мы спросили: «Зачем?» — он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, А тоннели выводят на свет! Пророчество папашино Не слушал Витька с корешем — Из коридора нашего В тюремный коридор ушёл. Ну, он всегда был спорщиком, Припрут к стене — откажется… Прошёл он коридорчиком — И кончил «стенкой», кажется. Но у отцов — свои умы, А что до нас касательно — На жизнь засматривались мы Уже самостоятельно. Все — от нас до почти годовалых — «Толковищу» вели до кровянки, А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В «ремеслухе» — живи да тужи: Ни дерзнуть, ни рискнуть… Но рискнули Из напильников делать ножи. Они воткнутся в лёгкие От никотина чёрные По рукоятки — лёгкие Трёхцветные наборные… Вели дела обменные Сопливые острожники — На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в «фантики», В «пристенок» с крохоборами, И вот ушли романтики Из подворотен ворами. …Спекулянтка была номер перший — Ни соседей, ни бога не труся, Жизнь закончила миллионершей Пересветова тётя Маруся. У Маруси за стенкой говели, И она там втихую пила… А упала она возле двери — Некрасиво так, зло умерла. И было всё обыденно: Заглянет кто — расстроится. Особенно обидело Богатство метростроевца — Он дом сломал, а нам сказал: «У вас носы не вытерты, А я — за что я воевал?!» — И разные эпитеты. Нажива — как наркотика. Не выдержала этого Богатенькая тётенька Маруся Пересветова. …Было время — и были подвалы, Было надо — и цены снижали, И текли куда надо каналы, И в конце куда надо впадали. Дети бывших старшин да майоров До ледовых широт поднялись, Потому что из тех коридоров Вниз сподручней им было, чем ввысь.