Жил-был учитель скромный Кокильон, Любил наукой баловаться он. Земной поклон за то, что он был в химию влюблён И по ночам над чем-то там химичил Кокильон. Но мученик науки гоним и обездолен, Всегда в глазах толпы он — алхимик-шарлатан. И из любимой школы в два счёта был уволен, Верней в три шеи выгнан, непонятый титан… Титан лабораторию держал И там творил, и мыслил, и дерзал. За просто так, не за мильон, в трёхсуточный бульон Швырнуть сумел всё, что имел, великий Кокильон. Да мы бы забросали каменьями Ньютона, Мы б за такое дело измазали в смоле, Но случай не дозволил плевать на Кокильона: Однажды в адской смеси заквасилось желе. Бульон изобретателя потряс — Был он ничто: не жидкость и не газ. И был смущён, и потрясён, и даже удивлён, «Эге! Ха-ха! О эврика!» — воскликнул Кокильон. Три дня он развлекался игрой на пианино, На самом дне в сухом вине он истину искал. Вдруг произнёс он внятно: «Какая чертовщина!» — И твёрдою походкою он к дому зашагал. Он днём был склонен к мыслям и мечтам, Но в нём кипели страсти по ночам. И вот, на поиск устремлён, мечтой испепелён, В один момент в эксперимент включился Кокильон. Душа его просила и плоть его хотела До истины добраться, до цели и до дна — Проверить состояние таинственного тела, Узнать, что он такое: оно или она? Но был и в этом опыте изъян: Забыл фанатик намертво про кран. В погоне за открытьем он был слишком воспалён, И вдруг ошибочно нажал на крантик Кокильон. И закричал безумный: «Да это же коллоид! Не жидкость это, братцы, — коллоидальный газ!» Вот так блеснул в науке — как в небе астероид: Взорвался и в шипенье безвременно угас. И вот — так в этом газе и лежит, Народ его открытьем дорожит. Но он не мёртв — он усыплён, разбужен будет он Через века. Дремли пока, великий Кокильон! А мы, склонив колени, глядим благоговейно. Таких как он — немного: четыре на мильон! Возьмём Ньютона, Бора и старика Эйнштейна — Вот три великих мужа, четвёртый — Кокильон.