Я первый смерил жизнь обратным счётом, Я буду беспристрастен и правдив: Сначала кожа выстрелила потом И задымилась, поры разрядив. Я затаился и затих. И замер. Мне показалось – я вернулся вдруг В бездушье безвоздушных барокамер И в замкнутые петли центрифуг. Сейчас я стану недвижим и грузен, И погружён в молчанье. А пока Меха и горны всех газетных кузен Раздуют это дело на века. Хлестнула память, как кнутом, по нервам, В ней каждый образ был неповторим: Вот мой дублёр, который мог быть первым, Который смог впервые стать вторым. Пока что на него не тратят шрифта: Запас заглавных букв – на одного. Мы вместе с ним прошли весь путь до лифта, Но дальше я поднялся без него. Вот тот, который прочертил орбиту, При мне его в лицо не знал никто. Всё мыслимое было им открыто И брошено горстями в решето. И словно из-за дымовой завесы, Друзей явились лица и семьи. Они все скоро на страницах прессы Расскажут биографии свои. Их всех, с кем вёл я доброе соседство, Свидетелями выведут на суд. Обычное моё босое детство Обуют и в скрижали занесут. Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля – Возникло и нависло надо мной. Недобро, глухо заворчали сопла И сплюнули расплавленной слюной. И пламя мыслей вихрем чувств задуло, И я не смел или забыл дышать. Планета напоследок притянула, Прижала, не желая отпускать. И килограммы превратились в тонны, Глаза, казалось, вышли из орбит, И правый глаз впервые удивлённо Взглянул на левый, веком не прикрыт. Мне рот заткнул – не помню – крик ли? Кляп ли? Я рос из кресла, как с корнями пень. Вот сожрала всё топливо до капли И отвалилась первая ступень. Там надо мной сирены голосили Не знаю – хороня или храня. А здесь надсадно двигатели взвыли И из объятий вырвали меня. Приборы на земле угомонились, Вновь чередом своим пошла весна. Глаза мои на место возвратились, Исчезли перегрузки. Тишина. Эксперимент вошёл в другую фазу, – Пульс начал реже в датчики стучать. Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу – И получил команду отдыхать. Я шлем скафандра положил на локоть, Изрек про самочувствие своё. Пришла такая приторная лёгкость, Что даже затошнило от неё. Шнур микрофона словно в петли свился, Стучались в рёбра лёгкие, звеня. Я на мгновенье сердцем подавился, – Оно застряло в горле у меня. Я отдал рапорт весело, на совесть, Разборчиво и очень делово. Я думал: вот она и невесомость, Я вешу нуль – так мало, ничего!.. И стало тесно голосам в эфире, Но Левитан ворвался, как в спортзал, И я узнал, что я впервые в мире В Историю «поехали!» сказал.