Истома ящерицей ползает в костях, И сердце с трезвой головой не на ножах, И не захватывает дух на скоростях, Не холодеет кровь на виражах, И не прихватывает горло от любви, И нервы больше не внатяжку: хочешь — рви, Провисли нервы, как верёвки от белья, И не волнует, кто кого — он или я. Я на коне, толкани — я с коня. Только «не», только «ни» у меня. Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой И ни событий, ни людей не тороплю, Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю. Не наступаю и не рвусь, а как-то так… Не вдохновляет даже самый факт атак. Сорви-голов не принимаю и корю, Про тех, кто в омут с головой, — не говорю. Я на коне, толкани — я с коня. Только «не», только «ни» у меня. И не хочу ни выяснять, ни изменять И ни вязать и ни развязывать узлы. Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы. Любая нежность душу не разбередит, И не внушит никто, и не разубедит. А так как чужды всякой всячине мозги, То ни предчувствия не жмут, ни сапоги. Я на коне, толкани — я с коня. Только «не», только «ни» у меня. Не ноют раны, да и шрамы не болят, — На них наложены стерильные бинты! Не бесят больше, не свербят, не теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты. Не знаю, скульптор в рост ли, в профиль слепит ли, Ни пули в лоб не удостоюсь, ни петли. Я весь прозрачный, как раскрытое окно, И неприметный, как льняное полотно. Толка нет: толкани — я с коня. Только «не», только «ни» у меня. Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень. Не напрягаюсь, не стремлюсь, не трепещу И не пытаюсь поразить мишень. Устал бороться с притяжением земли: Лежу — так больше расстоянье до петли. И сердце дёргается, словно не во мне, — Пора туда, где только «ни» и только «не». Я на коне, толкани — я с коня. Только «не», только «ни» у меня.