В Сардах пир, — дворец раскрыл подвалы, Блещут камни, жемчуги, фиалы, — Сам Эзоп, недавний раб, смущен, Нет числа треножникам, корзинам: Дав законы суетным Афинам, К Крезу прибыл странником Солон. «Посмотри на эти груды злата! Здесь и то, что нес верблюд Евфрата, И над чем трудился хитрый грек; Видишь рой моих рабынь стыдливый? И скажи, — промолвил царь кичливый, — Кто счастливый самый человек?» «Царь, я вспомнил при твоем вопросе, — Был ответ, — двух юношей в Аргосе: Клеобис один, другой Битон. Двух сынов в молитвах сладкой веры Поминала жрица строгой Геры И на играх славу их имен. Раз быки священной колесницы Опоздали к часу жертвы жрицы, И народ не ведал, что начать; Но ярмо тяжелое надето, — Клеобис и Битон, два атлета, К алтарю увозят сами мать. „О, пошли ты им всех благ отныне, Этим детям!“ — молится богине Жрица-мать и тихо слезы льет. Хор умолк, потух огонь во храме, И украсил юношей венками, Как победу чествуя, народ. А когда усталых в мир видений Сон склонил, с улыбкой тихий гений Опрокинул факел жизни их, Чтоб счастливцев, и блажен и светел, Сонм героев и поэтов встретил Там, где нет превратностей земных.» «Неужель собрал я здесь напрасно Всё, что так бесценно и прекрасно? — Царь прервал Солона, морща лоб. — Я богат, я властен необъятно! Мне твое молчанье непонятно». «Не пойму и я», — ввернул Эзоп. «Царь, — сказал мудрец, — всё прах земное! Без богов не мысли о герое; Кто в живых, счастливцем не слыви. Счастья нет, где нет сердец смиренных, Нет искусств, нет песен вдохновенных, Там, где нет семейства и любви».