Не спрашивай, над чем задумываюсь я: Мне сознаваться в том и тягостно и больно; Мечтой безумною полна душа моя И в глубь минувших лет уносится невольно. Сиянье прелести тогда в свой круг влекло: Взглянул — и пылкое навстречу сердце рвется! Так, голубь, бурею застигнутый, в стекло, Как очарованный, крылом лазурным бьется. А ныне пред лицом сияющей красы Нет этой слепоты и страсти безответной, Но сердце глупое, как ветхие часы, Коли забьет порой, так всё свой час заветный. Я помню, отроком я был еще; пора Была туманная, сирень в слезах дрожала; В тот день лежала мать больна, и со двора Подруга игр моих надолго уезжала. Не мчались ласточки, звеня, перед окном, И мошек не толклись блестящих вереницы, Сидели голуби нахохлившись, рядком, И в липник прятались умолкнувшие птицы. А над колодезем, на вздернутом шесте, Где старая бадья болталась, как подвеска, Закаркал ворон вдруг, чернея в высоте, — Закаркал как-то зло, отрывисто и резко. Тот плач давно умолк, — кругом и смех и шум; Но сердце вечно, знать, пугаться не отвыкнет; Гляжу в твои глаза, люблю их нежный ум… И трепещу — вот-вот зловещий ворон крикнет.