Г. Чулкову В окнах, занавешенных сетью мокрой пыли, Темный профиль женщины наклонился вниз. Серые прохожие усердно проносили Груз вечерних сплетен, усталых стертых лиц. Прямо перед окнами — светлый и упорный — Каждому прохожему бросал лучи фонарь. И в дождливой сети — не белой, не черной — Каждый скрывался — не молод и не стар. Были как виденья неживой столицы — Случайно, нечаянно вступающие в луч. Исчезали спины, возникали лица, Робкие, покорные унынью низких туч. И — нежданно резко — раздались проклятья, Будто рассекая полосу дождя: С головой открытой — кто-то в красном платье Поднимал на воздух малое дитя… Светлый и упорный, луч упал бессменный — И мгновенно женщина, ночных веселий дочь, Бешено ударилась головой о стену, С криком исступленья, уронив ребенка в ночь… И столпились серые виденья мокрой скуки. Кто-то громко ахал, качая головой. А она лежала на спине, раскинув руки, В грязно-красном платье, на кровавой мостовой. Но из глаз открытых — взор упорно-дерзкий Всё искал кого-то в верхних этажах… И нашел — и встретился в окне у занавески С взором темной женщины в узорных кружевах. Встретились и замерли в беззвучном вопле взоры, И мгновенье длилось… Улица ждала… Но через мгновенье наверху упали шторы, А внизу — в глазах открытых — сила умерла… Умерла — и вновь в дождливой сети тонкой Зычные, нестройные звучали голоса. Кто-то поднял на руки кричащего ребенка И, крестясь, украдкой утирал глаза… Но вверху сомнительно молчали стекла окон. Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя. Кто-то гладил бережно ребенку мокрый локон. Уходил тихонько. И плакал, уходя.