Вернулся сын в родимый дом С полей войны великой. И запоясана на нем Шинель каким-то лыком. Не брита с месяц борода, Ершится — что чужая. И в дом пришел он, как беда Приходит вдруг большая… Но не хотели мать с отцом Беде тотчас поверить, И сына встретили вдвоем Они у самой двери. Его доверчиво обнял Отец, что сам когда-то Три года с немцем воевал И добрым был солдатом; Навстречу гостю мать бежит: — Сынок, сынок родимый…- Но сын за стол засесть спешит И смотрит как-то мимо. Беда вступила на порог, И нет родным покоя. — Как на войне дела, сынок?- А сын махнул рукою. А сын сидит с набитым ртом И сам спешит признаться, Что ради матери с отцом Решил в живых остаться. Родные поняли не вдруг, Но сердце их заныло. И край передника из рук Старуха уронила. Отец себя не превозмог, Поникнул головою. — Ну что ж, выходит так, сынок, Ты убежал из боя? ..- И замолчал отец-солдат, Сидит, согнувши спину, И грустный свой отводит взгляд От глаз родного сына. Тогда глядит с надеждой сын На материн передник. — Ведь у тебя я, мать, один — И первый, и последний.- Но мать, поставив щи на стол, Лишь дрогнула плечами. И показалось, день прошел, А может год, в молчанье. И праздник встречи навсегда Как будто канул в омут. И в дом пришедшая беда Уже была, как дома. Не та беда, что без вреда Для совести и чести, А та, нещадная, когда Позор и горе вместе. Такая боль, такой позор, Такое злое горе, Что словно мгла на весь твой двор И на твое подворье, На всю родню твою вокруг, На прадеда и деда, На внука, если будет внук, На друга и соседа… И вот поднялся, тих и строг В своей большой кручине, Отец-солдат:- Так вот, сынок, Не сын ты мне отныне. Не мог мой сын,- на том стою, Не мог забыть присягу, Покинуть Родину в бою, Притти домой бродягой. Не мог мой сын, как я не мог, Забыть про честь солдата, Хоть защищали мы, сынок, Не то, что вы. Куда там! И ты теперь оставь мой дом, Ищи отца другого. А не уйдешь, так мы уйдем Из-под родного крова. Не плачь, жена. Тому так быть. Был сын — и нету сына, Легко растить, легко любить. Трудней из сердца вынуть…- И что-то молвил он еще И смолк. И, подняв руку, Тихонько тронул за плечо Жену свою, старуху. Как будто ей хотел сказать: — Я все, голубка, знаю. Тебе еще больней: ты — мать, Но я с тобой, родная. Пускай наказаны судьбой,- Не век скрипеть телеге, Не так нам долго жить с тобой, Но честь живет вовеки…- А гость, качнувшись, за порог Шагнул, нащупал выход. Вот, думал, крикнут: «Сын, сынок! Вернись!» Но было тихо. И, как хмельной, держась за тын, Прошел он мимо клети. И вот теперь он был один, Один на белом свете. Один, не принятый в семье, Что отреклась от сына, Один на всей большой земле, Что двадцать лет носила. И от того, как шла тропа, В задворках пропадая, Как под ногой его трава Сгибалась молодая; И от того, как свеж и чист Сиял весь мир окольный, И трепетал неполный лист — Весенний,- было больно. И, посмотрев вокруг, вокруг Глазами не своими, Кравцов Иван,- назвал он вслух Свое как будто имя. И прислонился головой К стволу березы белой. — А что ж ты, что ж ты над собой, Кравцов Иван, наделал? Дошел до самого конца, Худая песня спета. Ни в дом родимого отца Тебе дороги нету, Ни к сердцу матери родной, Поникшей под ударом. И кары нет тебе иной, Помимо смертной кары. Иди, беги, спеши туда, Откуда шел без чести, И не прощенья, а суда Себе проси на месте. И на глазах друзей-бойцов, К тебе презренья полных, Тот приговор, Иван Кравцов, Ты выслушай безмолвно. Как честь, прими тот приговор. И стой, и будь, как воин, Хотя б в тот миг, как залп в упор Покончит счет с тобою. А может быть, еще тот суд Свой приговор отложит, И вновь ружье тебе дадут, Доверят вновь. Быть может…