Оставьте меня одного, оставьте, люблю это чудо в асфальте, да не до него! Я так и не побыл собой, я выполню через секунду людскую свою синекуру. Душа побывает босой. Оставьте меня одного; без нянек, изгнанник я, сорванный с гаек, но горше всего, что так доживешь до седин под пристальным сплетневым оком то «вражьих», то «дружеских» блоков… Как раньше сказали бы — с Богом оставьте один на один. Свидетели дня моего, вы были при спальне, при родах, на похоронах хороводом. Оставьте меня одного. Оставьте в чащобе меня. Они не про вас, эти слезы, душа наревется одна — до дна!— где кафельная береза, положенная у пня, омыта сияньем белесым. Гляди ж — отыскалась родня! Я выйду, ослепший как узник, и выдам под хохот и вой: «Душа — совмещенный санузел, где прах и озноб душевой. …Поэты и соловьи поэтому и священны, как органы очищенья, а стало быть, и любви! А в сердце такие пространства, алмазная ипостась, омылась душа, опросталась, чего нахваталась от вас».