Круглы у радости глаза и велики — у страха, и пять морщинок на челе от празднеств и обид… Но вышел тихий дирижер, но заиграли Баха, и все затихло, улеглось и обрело свой вид. Все встало на свои места, едва сыграли Баха… Когда бы не было надежд — на черта белый свет? К чему вино, кино, пшено, квитанции Госстраха и вам — ботинки первый сорт, которым сносу нет? «Не все ль равно: какой земли касаются подошвы? Не все ль равно: какой улов из волн несет рыбак? Не все ль равно: вернешься цел или в бою падешь ты, и руку кто подаст в беде — товарищ или враг?..» О, чтобы было все не так, чтоб все иначе было, наверно, именно затем, наверно, потому играет будничный оркестр привычно и вполсилы, а мы так трудно и легко все тянемся к нему. Ах, музыкант, мой музыкант! Играешь, да не знаешь, что нет печальных, и больных, и виноватых нет, когда в прокуренных руках так просто ты сжимаешь, ах, музыкант, мой музыкант, черешневый кларнет!