Над Новым Заветом склонился монах молодой, Он полон святой, бесконечной отрады; На древнем пергаменте с тихой зарей Сливается отблеск лампады; И тусклые, желтые грани стекла В готических окнах денница зажгла. Прочел он то место, где пишет в послании Павел: «Как день перед Господом – тысячи лет!» — И Новый Завет В раздумье оставил Смущенный монах, и, сомненьем объят, Печальный идет он из кельи, не видит, не слышит, Как утро в лицо ему дышит, Как свеж монастырский запущенный сад. Но вдруг, как из рая, послышалось чудное пенье Какой-то неведомой птицы в росистых кустах — И в сладких мечтах Забыл он сомненье, Забыл он себя и людей. Он слушает жадно, не может наслушаться вволю, Все дальше и дальше, по роще и полю Идет он за ней. Той песней вполне не успел он еще насладиться, Когда уж заметил, что – поздно, что с темных небес Вечерние росы упали на долы, на лес, Пора в монастырь возвратиться. Подходит он к саду, глядит – и не верит очам: Не те уже башни, не те уже стены, и гуще Деревьев зеленые кущи. Стучится в ворота. «Кто там?» — Привратник глядит на него изумленный. Он видит – все чуждо и ново кругом, Из братьев-монахов никто не знаком… И в трапезу робко вступил он, смущенный. «Откуда ты, странник?» – «Я брат ваш!» – «Тебя никогда Никто здесь не видел»… Он годы свои называет — Те юные годы умчались давно без следа… Седая, как лунь, борода На грудь упадает. Тогда из-за трапезы встал Игумен; толпа расступилась пред ним молчаливо, Он кипу пергаментов пыльных достал из архива И долго искал… И в хронике древней они прочитали О том, как однажды поутру весной Пошел из обители в поле монах молодой… Без вести пропал он, и больше его не видали… С тех пор три столетья прошло… Он слушал – и тенью печали Покрылось чело. «Увы! три столетья… о, птичка, певунья лесная! Казалось – на миг, на один только миг Забылся я, песне твоей сладкозвучной внимая — Века пролетели минутой!» – и, очи смежая, Промолвил он: «Вечность я понял!» – главою поник И тихо скончался старик.