Там, где смерть и вечный холод, Бури вой и рев лавин, Старый Гуд живет, владыка Гор, потоков и стремнин. В ледниках за облаками Белый снег – его постель, Черный вихрь – его одежда, Борода его – метель. И когда он над горами Мчится, бешенством объят, — Водопады цепенеют, Скалы вечные дрожат. Но однажды гений смерти, Этот дух враждебных сил, Одинокую пастушку Гор окрестных полюбил. Бог стихий неукротимых, Разрушенья мрачный бог Целовал в траве весенней Легкий след девичьих ног. Он хранил ее, лелеял, Баловал и на венки Ей растил по горным кручам Алый мак и васильки. Чтобы мягче было ножкам — Мох зеленый расстилал, На пути ее горстями Землянику рассыпал. А заблудится, бывало, — Через бешеный поток Изо льда ей перекинет Он серебряный мосток. Сколько раз ее от смерти Он спасал, но от греха Не сберег, – его малютка Полюбила пастуха. Старый Гуд не может сердце Гордой девы победить, И ревнует, и не знает, Как счастливцам отомстить. Раз любимого ягненка Не могли они найти, Заблудились, – ночь и вьюга Их застали на пути. Тьма кругом; зашли в пещеру, Разложили огонек; Озарился теплым светом Их уютный уголок. Между тем как за стеною Вой метели все грозней, Разговор их тише, тише, Поцелуи – горячей… Стонет Гуд, ревет от злобы, — А они за огоньком, Беззаботные, смеются Над ревнивым стариком. «Будь моей!..» – Она слабеет, Отдается… Вдруг скала Страшно вздрогнула, и буря Всю пещеру потрясла. Гром затих, – настала сразу Тишина. Он поднял взгляд, Побледнел – и мщенье Гуда Понял, ужасом объят. Вход пещеры был завален Глыбой камня, и страшна После бешеной метели Гробовая тишина… Чтоб забыться на мгновенье, Он прижал ее к груди И шептал ей: «О подумай, Сколько счастья впереди! Будь моей… Не бойся смерти… Старый Гуд, любовь сильней Всех стихий твоих враждебных, Всех мучений и скорбей!» Но прошло три дня, и голод Потушил у них в крови То, что вечным им казалось — Мимолетный жар любви. Разошлись они безмолвно, Как враги, и в их очах Только ненависть блеснула И животный, дикий страх. По углам сидят, как звери, Смотрят пристально, без слов, И глаза у них сверкают В темноте, как у волков. На четвертый день он тихо Встал; безумьем взор горел, Он, дрожа, как на добычу На любовницу смотрел. Бродит страшная улыбка На запекшихся губах, Нож сверкает в неподвижных, Грозно поднятых руках. Подошел, но вдруг протяжно, Словно ведьма иль шакал, В щель стены над самым ухом Старый Гуд захохотал. А потом все громче, громче, Необъятней и страшней Загремела, бог могучий, Песня ярости твоей. Визг и хохот, словно в пляске Мчатся тысячи бесов И скликаются пред битвой Миллионы голосов. Старый Гуд, кружась в метели, Опьяненный торжеством, Заливается, хохочет И ревет сквозь вихрь и гром: «Не меня ли ты отвергла? Что же, радуйся теперь! Посмотри-ка, полюбуйся — Твой любовник – дикий зверь!» Но, из рук убийцы вырвав, В сердце собственное нож Дева гордая вонзила И воскликнула: «Ты лжешь! Я сама ему на пищу Кровь и тело отдаю, Я любовью победила Силу грозную твою!..» Старый Гуд завыл от боли, Свод пещеры повалил И несчастных под огромной Глыбой скал похоронил. В ледники свои родные Возвратился мрачный бог, Но напрасно было мщенье: Он забыть ее не мог. Оттого-то зимней ночью Чей-то долгий, долгий стон Прозвучит порой в метели: «Горе мне, я побежден!..»