На берегах дремучих ленских во власти глаз певучих женских, от приключений деревенских подприустав в конце концов, амура баловень везучий, я изучил на всякий случай терминологию скопцов. Когда от вашего хозяйства отхватят вам лишь только что-то, то это, как ни убивайся, всего лишь малая печать. Засим имеется большая, когда, ничем вам не мешая, и плоть и душу воскрешая, в штанах простор и благодать. Итак, начну свою балладку. Скажу вначале для порядку, что жил один лентяй — Самсон. В мышленье — общая отсталость, в работе — полная усталость, но кое-что в штанах болталось, и этим был доволен он. Диапазон его был мощен. Любил в хлевах, канавах, рощах, в соломе, сене, тракторах. Срывался сев, срывалась дойка. Рыдала Лизка, выла Зойка, а наш Самсон бессонный бойко работал, словно маслобойка, на спиртоводочных парах. Но рядом с нищим тем колхозом сверхисторическим курьёзом трудились впрок трудом тверёзым единоличники-скопцы. Сплошные старческие рожи, они нуждались не в одёже, а в перспективной молодёжи, из коей вырастут надёжи — за дело правое борцы. И пропищал скопец верховный: «Забудь, Самсон, свой мир греховный, наш мир безгрешный возлюбя. Я эту штучку враз оттяпну, и столько времени внезапно свободным станет у тебя. Дадим тебе, мой друг болезный, избу под крышею железной, коня, коров, курей, крольчих и тыщу новыми — довольно? Лишь эту малость я безбольно стерильным ножичком чик-чик!» Самсон ума ещё не пропил. Был у него знакомый опер, и, как советский человек, Самсон к нему: «Товарищ орган, я сектой вражеской издёрган, разоблачить их надо всех!» Встал опер, свой наган сжимая: «Что доказать скопцы желают? Что плох устройством белый свет? А может, — мысль пришла тревожно, — что жить без органов возможно?» И был суров его ответ: «У нас, в стране Советской, нет!» В избе, укрытой тёмным бором, скопцы, сойдясь на тайный форум, колоратурно пели хором, когда для блага всей страны Самсон — доносчик простодушный — при чьей-то помощи радушной сымал торжественно штаны. И повели Самсона нежно под хор, поющий безмятежно, туда, где в ладане густом стоял нестрашный скромный стульчик, простым-простой, без всяких штучек, и без сидения притом (оставим это на потом). И появился старикашка, усохший, будто бы какашка, Самсону выдав полстакашка, он прогнусил: «Мужайсь, родной!», поставил на пол брус точильный и ну точить свой нож стерильный с такой улыбочкой умильной, как будто детский врач зубной. Самсон решил, момент почуя: «Когда шагнет ко мне, вскочу я и завоплю что было сил!» — но кто-то, вкрадчивей китайца, открыв подполье, с криком: «Кайся!» вдруг отхватил ему и что-то, и вообще всё отхватил. И наш Самсон, как полусонный, рукой нащупал, потрясённый, там, где когда-то было то, чем он, как орденом, гордился и чем так творчески трудился, сплошное ровное ничто. И возопил Самсон ужасно, но было всё теперь напрасно. На нём лежала безучастно печать большая — знак судьбы, и по плечу его похлопал разоблачивший секту опер: «Без жертв, товарищ, нет борьбы». Так справедливость, как Далила, Самсону нечто удалила. Балладка вас не утомила? Чтоб эти строки, как намёк, здесь никого не оскорбили, скажите — вас не оскопили? А может, вам и невдомёк?