А. Твардовскому По подвыпившим улицам ходят чулки, на морозце к ногам примораживаясь, и девчонки, слюня носовые платки, вытирают чулки, прихорашиваясь. И твистуют чулки, и пустуют чулки, себя где-то на трубах высушивая, и по скверам подрагивают чутки, что-то очень такое выслушивая. А четыре чулочницы отдыха для выпивают по случаю Женского дня. Кто не с ними — дурак! И барак не барак, и музыка гремит, как на лучших балах! А в красильном цеху — там туман да туман, а приходишь домой — там тумак да тумак, и поди разбери, что внизу, что вверху, и туман в голове, как в красильном цеху. У одной пьёт мужик, у другой пьёт мужик, и у третьей он пьёт… У четвертой — лишь пшик: у четвёртой тоска, что вот нет мужика (хоть бы пил, да хоть был…). «Ну их к черту!» — сказала, хлебнувши, одна. «Ну их к черту!» — вторая рванула до дна. «Ну их к черту!» — и третья очнулась от сна, а четвёртая, хоть и ничья не жена, деловито и кратко послала их на… Хорошо просто так полежать на боку, поглядеть в потолок, пожевать чесноку, целоваться-то не с кем, так выпей — и с ног! Так хрусти им, пьянчугам, в отместку чеснок! А в соседней клетушке — там писк и «кыш-кыш!». Там живет среди кроликов, птиц и афиш бывший вроде актёр, ну а ныне вахтёр по прозванью дядь Миш. И заходит дядь Миш в безадамовый рай. На плече его важно сидит попугай. Ну, а бабы кричат: «Попугай, не пугай! Мы такое расскажем тебе, попугай, что хоть в Африку снова сбегай!» И — к дядь Мише одна, и, видать, не впервой! «Эх, дядь Миш, и какой же бессовестный — мой…» «Это точно…» — дядь Миш чуть качнет бородой. «Ну, а был ты такой же, когда ты был муж?» «Был такой же…» — кивнет бородою дядь Миш. И дядь Мишу чулочницы весело бьют, и в селёдку его бородою суют, а потом, подобревши душою, встают: «Ну, а все-таки где наши сволочи пьют?» «Точно, сволочи…» — им подыграет дядь Миш. «Как так — сволочи? — тут же. — Чего ты дуришь? Всё же наши мужья, а не то чтобы чьи… Если пьют они — всё-таки пьют на свои». «Мой имеет медаль как-никак за Берлин». «Ну, а мой — бригадир, и такой он — один». «Ну, а мой — не герой, ну а всё-таки мой». И уходят три гордые бабы домой. А четвёртая — та, что ничья не жена, остаётся одна и стоит у окна. Ей так хочется тоже кого-то искать, и таскать на себе, и, дурного, ласкать. А по улицам ходят чулки, чулки… У дядь Миши веселье — родились щенки. И дядь Миша заходит: «Ну, мать, хватит пить. Подарю тебе лучше щенка, чем топить».