Нервные, деловитые, накрывши стол кое-как, две дикторши телевидения сидели и пили коньяк. Коньяк был плохой, тираспольский хуже куда уж быть! Но пили они, будьте ласковы, геологам так бы пить. Лица у них размильонены. В сплетнях они растрезвонены, так что порою в ярости от собственной популярности. Идешь ты с работы, Валечка. Прижата к губам твоим варежка, и знаешь, что там, на Сретенке, окошко твое не светится. Мертвенно там и холосто, и как на улице холодно. А кто-то, узнав ошарашенно, — с бумажечкой и карандашиком. Ты вроде счастливей, Анечка. Ты любишь мужа и мальчика. Но вот ты бредешь, усталая, какая-то старая-старая. Сумка руку оттягивает Рыба в ней еще вздрагивает Сумка опять перекладывается, а кто-то узнал, переглядывается. Но вот — кавалеры вытурены, и все сигареты выкурены, и только лимон солененький, и только поэт зелененький, пока еще не размильоненный, но жаждущий этого так, что дикторши с горькой иронией ему наливают коньяк.