А.Марчуку Ах, как работал экскаваторщик! Зеваки вздрагивали робко. От зубьев, землю искорябавших, им было празднично и знобко. Вселяя трепет, онемение, в ковше из грозного металла земля с корнями и каменьями над головами их взлетала. И экскаваторщик, таранивший отвал у самого обрыва, не замечал, что для товарищей настало время перерыва. С тяжёлыми от пыли веками он был неистов, как в атаке, и что творилось в нём, не ведали все эти праздные зеваки. Случилось горе неминучее, но только это ли случилось? Все то, что раньше порознь мучило, сегодня вместе вдруг сложилось. В нём воскресились все страдания. В нем — великане этом крохотном — была невысказанность давняя, и он высказывался грохотом! С глазами странными, незрячими он, бормоча, летел в кабине над ивами, еще прозрачными, над льдами бледно-голубыми, над голубями, кем-то выпущенными, над пестротою крыш без счёта, и над собой, с глазами выпученными застывшим на доске Почёта. Как будто бы гармошке в клапаны, когда околица томила, он в рычаги и кнопки вкладывал свою тоску, летя над миром. Летел он… Прядь упрямо выбилась. Летел он… Зубы сжал до боли. Ну, а зевакам это виделось красивым зрелищем — не боле.