По Америке столь многодетной, но строго диетной, где ни яблок моченых, ни хрустких соленых груздей, я веду «кадиллак», а со мною мой сын шестилетний — к пятилетней возлюбленной сына везу на «birthday». Заблудилась машина моя. Все вокруг до испуга похоже. И жестоко пророчит сынишка рассерженный мой: «Знаешь, папа, с тобой может что-то случиться похуже. Ты однажды возьмешь и забудешь дорогу домой». Суеверно я вздрогнул, задумался ошеломленно. Что ты сделал со мною, пророчеством не пожалев? «Где дорога домой?» себя спрашивали миллионы под крестами в Стамбуле, в Шанхае, на кладбище Сен-Женевьев. Несвобода уродкой была, и свобода у нас изуродованная. Лишь бесчестье богатства, да глупая честная нищета. Страшны выбор — безденежье или безродинье. Где Россия? Прикончена бывшая. Новая не начата. Все надеялся я, что нахапаются, наиграются. А они зарвались. Никакой им не нужен поэт. Происходит выдавливание в эмиграцию. Но поэзия — воздух души. Эмиграции воздуха нет. Я тот воздух России, который по свету кочует, и ночует, порой неуверенный — что за страна, но, как только отраву почует, себя он врачует тем, что пахнет, как будто с лесной земляникой стога. Мой двойник шестилетний, за маму и папу болельщик, мирильщик, я запутал себя и тебя. Но моя ли, и только, вина? Мир запутался тоже. Дорогу домой так отчаянно в мире он ищет, и не может найти, а не только Россия одна. Петербург никогда не вернется в другой Петербург — Александра Сергеича, как в Париж Д«Артаньяна — макдональдсовый Париж. »Где дорога домой?» — слышу я голоса над планетою, тлеющей и от пепла идей, и от стольких других пепелищ. Я дорогу домой по кусочкам в себе раздобуду. Я сложу их в одно. За отца не пугайся, наследник запутанный мной. Не забуду дорогу домой. Я иначе собою не буду, потому что для стольких я тоже — дорога домой.