Охота — это вовсе не охота, а что — я сам не знаю. Это что-то, чего не можем сами мы постичь, и, сколько бы мы книжек ни вкусили,— во всей его мятущести и силе зовет нас предков первобытный клич. От мелких драк, от перебранок постных беги в леса на глухариный подслух, пружинно сжавшись, в темноте замри, вбирай в себя все шорохи и скрипы, всех птиц журчанья, щелканья и всхлипы, все вздрагиванья неба и земли. Потом начнет надмирье освещаться, как будто чем-то тайно освящаться, и — как по табакерке ноготок — из-за ветвей, темнеющих разлапо и чуть уже алеющих, раздастся сначала робко, тоненько: «Ток-ток!» «Ток-ток!» — и первый шаг, такой же робкий. «Ток-ток!» — и шаг второй, уже широкий. «Ток-ток!» — и напролом сквозь бурелом. «Ток-ток!» — через кусты, как в сумасшествье. «Ток-ток!» — упал, и замираешь вместе с не видимым тобою глухарем. Но вновь: «Ток-ток!» — и вновь под хруст и шелест, проваливаясь в прелую замшелость, не утирая кровь от комарья, как будто там отчаянно токует и по тебе оторванно тоскует твое непознаваемое «я». Уже ты видишь, видишь на поляне в просветах сосен темное пыланье. Прыжок, и — леса гордый государь — перед тобой, в оранжевое врублен, сгибая ветку, отливая углем, как чёрный месяц, светится глухарь. Он хрюкает, хвостище распускает, свистящее шипенье испускает, поводит шеей, сам себя ласкает и воспевает существо своё. А ты стоишь, не зная, что с ним делать… Само в руках твоих похолоделых дрожаще поднимается ружье. А он — он замечать ружья не хочет. Он в судорогах сладостных пророчит. Он ёрзает, бормочет. В нем клокочет природы захлебнувшийся избыв. А ты стреляешь. И такое чувство, когда стреляешь,— словно это чудо ты можешь сохранить, его убив. Так нас кидают крови нашей гулы на зов любви. Кидают в чьи-то губы, чтоб ими безраздельно обладать. Но сохранить любовь хотим впустую. Вторгаясь в сущность таинства святую, его мы можем только убивать. Так нас кидает бешеная тяга и к вам, холсты, и глина, и бумага, чтоб сохранить природы красоту. Рисуем, лепим или воспеваем — мы лишь природу этим убиваем. И от потуг бессильных мы в поту. И что же ты, удачливый охотник, невесел, словно пойманный охальник, когда, спускаясь по песку к реке, передвигаешь сапоги в молчанье с бессмысленным ружьишком за плечами и с убиенным таинством в руке?!