Среди сосновых игол в завьюженном логу стоит эвенкский идол, уставившись в тайгу. Прикрыв надменно веки, смотрел он до поры, как робкие эвенки несли ему дары. Несли унты и малицы, несли и мед и мех, считая, что он молится и думает за всех. В уверенности темной, что он их всех поймет, оленьей кровью теплой намазывали рот. А что он мог, обманный божишка небольшой, с жестокой, деревянной, источенной душой? Глядит сейчас сквозь ветви, покинуто, мертво. Ему никто не верит, не молится никто. Но чудится мне: ночью в своем логу глухом он зажигает очи, обсаженные мхом. И, вслушиваясь в гулы, пургою заметен, облизывает губы и крови хочет он..