В тенистом Тринидаде, кубинском городке, чуть пальмы трепетали на лёгком ветерке. Печально и прилежно, невысказанно мудр, тянул свою тележку философ улиц мул. А в комнатёнке тесной, приятственно сопя, брил парикмахер местный бесплатно сам себя. В церквушке было тихо. Дымилась полумгла, и в колоколе птица гнездо себе вила. Но в этом воцаренье тишайшей тишины звучало «Венсеремос» с облупленной стены. И, выйдя из подвала на яркий-яркий свет, мулатка вышивала гагаринский портрет. И, направляя руку, величественно строг, учил писать старушку мальчишка-педагог. Средь переулков пёстрых я незаметен был. Из чашечки с напёрсток я чёрный кофе пил. И вдруг — волос колечки, коленки в синяках. Девчонка на крылечке с ребёнком на руках. Её меньшой братишка, до удивленья мал, забывшийся, притихший, с конфетою дремал. Девчонка улыбалась всем существом своим, девчонка нагибалась, как будто мать, над ним. Тихонько целовала братишку своего, «Интернационалом» баюкая его. Быть может, я ошибся?! Совсем другой мотив?! Я подойти решился, покой их не смутив. Да, это он, конечно, лишь был чуть-чуть другим — задумчивым и нежным — тот мужественный гимн. О Куба моя, Куба! На улицах твоих девчонкам не до кукол, мальчишкам не до игр. Ты делаешь, что хочешь, что хочешь, ты поёшь. Ты строишь и грохочешь и на врагов плюёшь! У них силёнок мало! Ведь на земле твоей «Интернационалом» баюкают детей!