О ком под полозьями плачет сырой петербургский ледок? Куда этой полночью скачет исхлестанный снегом седок? Глядит он вокруг прокаженно, и рот ненавидяще сжат В двух карих зрачках пригвожденно два Пушкина мертвых лежат Сквозь вас, петербургские пурги, он видит свой рок впереди, еще до мартыновской пули, с дантесовской пулей в груди. Но в ночь — от друзей и от черни, от впавших в растленье и лень несется он тенью отмщенья за ту неотмщенную тень. В нем зрелость не мальчика — мужа, холодная, как острие. Дитя сострадания муза, но ненависть — нянька ее. И надо в дуэли доспорить, хотя после стольких потерь найти секундантов достойных немыслимо трудно теперь. Но пушкинский голос гражданства к барьеру толкает: «Иди!» …Поэты в России рождались с дантесовской пулей в груди.