Между Лубянкой и Политехническим стоял мой дом родной – «Советский спорт». Мой первый стих был горько поучительным, а всё же мой – ни у кого не спёрт! Я в том стихе разоблачал Америку, в которой не бывал я и во сне, и гонорар я получал по метрикам, и женщин всех тогда хотелось мне! И бабушка встопорщилась на внука вся, поняв, что навсегда потерян внук, и в краску типографскую я внюхивался, боясь газету выпустить из рук. Я сладко повторял «Евг. Евтушенко», как будто жемчуг выловил в лапше, хотя я был такой Несовершенко, из школы Исключенко, и вообще. И внутренние штирлицы дубовые, надеясь по старинке на «авось», меня там, на Лубянке, привербовывали, стращали, подкупали… Сорвалось. Тянул другой магнит – Политехнический, неподкупаем и непокорим, не в полицейский воздух – в поэтический. Мое дыханье тоже стало им. Там отбивался Маяковский ранено от мелкого богемного шпанья, и королём поэтов Северянина там выбрали… Не дождались меня. Здесь «Бабий Яр» услышала Россия, и прямо у сексотов за спиной случились в зале схватки родовые С Галиной Волчек, и со всей страной. И, словно воплощённая опасность, чаруя этих и пугая тех, Москву трясла, как погремушку, гласность в тебе, как в колыбели, Политех! Булат нам пел про Лёньку-Короля. Кавказской чёрной тучей шевелюра мятежными кудрями шевелила, над струнами опальными паря. И среди тысяч свеч, в страданьях сведущих, в ожогах слёз тяжёлых, восковых, стоял я со свечой за моих дедушек у стен Лубянки, где пытали их, А если и не создан я для вечного, есть счастье – на российском сквозняке быть временным, как тоненькая свечечка, но у самой истории в руке. Между Лубянкой и Политехническим теперь стоит валун из Соловков. А кем он был открыт? Полумифическим подростком из «сов. спортовских» портков. Железный Феликс в пыль подвалов тычется. Я этому немножечко помог. Между Лубянкой и Политехническим вся жизнь моя… Так положил мне Бог.